Бхагван Раджниш - Дао. Три сокровища. Беседы о «Дао Де Цзин» т. 1

ДАО

ТРИ СОКРОВИЩА

Том 1

Эта книга составлена из цикла лекций Ошо: «Дао. Три сокровища» — комментариев книги Лао-цзы «Дао Дэ Цзин»

Лекции были проведены 11-20 июня 1975 г. в Международной коммуне Ошо. Индия, г. Пуна

Книга выпущена по заказу Московского медитационного Ошо-центра «Нирвана» — выпуск и распространение Ошо: 125422, Москва, Солдатову А. В. до востребования 190-47-93

Редактор Свами Вит Праяс

Перевод Бурлак Татьяны

Технический редактор Булычев Алексей

Художественное оформление Свами Прем Латиф

Корректор Булычева Ирина

Тираж 10 000 экз. Заказ №1791 Цена договорная

© Московский медитационный центр Ошо «Нирвана»,1994

Содержание

Глава 1 ОБ АБСОЛЮТНОМ ДАО

Глава 2. ОБЫЧНОСТЬ

Глава 3. О ПРИРОДЕ ДАО

Глава 4. ПУСТОТА

Глава 5. ОБ ОПАСНОСТИ УСПЕХА, ОСНОВАННОМ НА ВЫСОКОМЕРИИ

Глава 6. СМЫСЛА НЕТ

Глава 7. О ПОЛЬЗЕ НЕ-БЫТИЯ

Глава 8. ДОСТИЖЕНИЕ ПОЛНОГО БЕЗРАЗЛИЧИЯ

Глава 9. О МУДРЕЦАХ ДРЕВНОСТИ

Глава 10. МУДРОСТЬ И ПОНИМАНИЕ

11 июня 1975 г.

«Дао, которое может быть выражено словами, не есть абсолютное Дао.»

О ВОЗНИКНОВЕНИИ ОТНОСИТЕЛЬНЫХ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ

«Когда все на Земле узнают, что прекрасное является прекрасным, появляется и безобразное.

Когда все узнают, что доброе является добрым, возникает и зло.

Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно соотносятся, высокое и низкое взаимно определяются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, предыдущее и последующее следуют друг за другом.

Поэтому совершенномудрый, совершая дела, предпочитает недеяние: осуществляя учение, не прибегает к словам; вызывая изменения вещей, не осуществляет их сам; создавая, не обладает тем, что создано; приводя в движение, не прилагает к этому усилий; успешно завершая что-либо, не гордится. Поскольку он не гордится, его заслуги не могут быть отняты»

Я говорю о Махавире частично из долга, но сердце мое не с ним. Он слишком расчетливый. Он не мистик, в нем нет поэзии бытия. Он просветленный и великий, но подобен великой пустыне: в нем вы не встретите ни одного оазиса. Но так как я родился джайном, я должен отдать должное. Я говорю о нем из долга, но сердце мое молчит; я говорю только от ума. Когда я говорю о Махавире, я говорю как посторонний. Его нет во мне, а меня нет в нем.

То же самое и с Моисеем и Мухаммедом. Мне не хочется говорить о них, я о них не говорил. Если бы я не родился джайном, я бы никогда и о Махавире не говорил. Часто мои ученики из мусульман или евреев подходили ко мне и спрашивали: «Почему вы не говорите о Мухаммеде или о Моисее?» Трудно им объяснить. Много раз, глядя на их лица, я решал, что буду говорить; много раз я снова и снова перечитываю слова Моисея и Мухаммеда, но затем снова откладываю. Нет зова сердца. Это не было бы живым, если бы я говорил, это было бы мертвым. Я даже не чувствую долга по отношению к ним, как я это чувствую к Махавире.

Они все принадлежат к одной категории: они слишком расчетливы, люди крайностей, они не замечают противоположной крайности. Они — это отдельные ноты, а не симфонии или гармонии. У отдельной ноты есть своя красота — строгая красота, но она однообразна. Прозвучав раз, она красива, но если она продолжает звучать, вы чувствуете скуку: вам не хочется больше слушать. Личности типа Махавиры, Моисея и Мухаммеда похожи на отдельные ноты — простые, строгие, даже иногда красивые. Но если я встречу Махавиру, Моисея или Мухаммеда на дороге, я откланяюсь и сбегу.

Я говорю о Кришне. Он многомерный, сверхчеловеческий, чудотворный, он кажется больше мифом, чем реальным человеком. Он настолько необычен, что, кажется, вообще не может существовать. На этой земле такие исключительные личности вообще не могут существовать, они существуют только как мечты. Все человечество мечтало о них, красивых, но невероятных. Я говорю о Кришне и мне нравится это, но я наслаждаюсь этим, как наслаждаются красивым рассказом или рассказыванием красивой истории. Но в этой истории мало смысла, она похожа на грандиозную сплетню.

Я говорю о Иисусе. Я глубоко ему сочувствую. Я бы хотел страдать вместе с ним и хотел бы понести немного его крест рядом с ним. Но мы остаемся параллелями, никогда не пересекаемся. Он так печален, так обременен — обременен страданиями всего человечества. Он не может смеяться. Если вы пройдете с ним довольно долго, вы опечалитесь, вы потеряете свой смех. Его окружает уныние. Я сочувствую ему, но не хотел бы быть таким же, как он. Я могу пройтись с ним немного и разделить его ношу, но после этого мы расстанемся. У нас разные пути. Он хороший, но слишком хороший, почти нечеловечески хороший.

Я говорю о Заратустре очень редко, но я его люблю, как друг любит друга. С ним вы можете смеяться. Он не моралист, не пуританин: он может наслаждаться жизнью и всем тем, что она дает. Хороший друг, с ним вы можете быть всегда, но он только друг. Дружба — это хорошо, но это недостаточно.

Я говорю о Будде. Я люблю его. Много веков, много прошедших жизней я любил его. Он ужасно красив, необычно красив, великолепен. Но он не на земле, он не идет по земле. Он летает в небе и не оставляет следов. Вы не можете идти за ним, вы никогда не знаете, где он есть. Он — как облако. Иногда вы встречаете его, но это случайность. Он настолько утончен, что не может пустить в земле корни. Он предназначен для каких-то занебесных высот. В этом отношении он односторонен. Земля и небо не встречаются в нем; он божественный, но в нем нет земного; он — как пламя, красивое, но без того, что сгорает, вы видите пламя, оно поднимается выше и выше, ничего не удерживает его на земле. Я люблю его, я говорю о нем от своего сердца, однако между нами остается различие. Оно всегда остается в феномене любви, вы приближаетесь и приближаетесь, но даже в близости есть различие. Это — горе всех влюбленных.

Я говорю о Лао-цзы совсем по-иному. Я не состою с ним в родстве, потому что даже для этого нужно различие. Я не люблю его, потому что как вы можете любить самого себя? Когда я говорю о Лао-цзы, я говорю как бы о себе самом. С ним мое существо совершенно едино. Когда я говорю о Лао-цзы, я как будто смотрю в зеркало — отражается мое собственное лицо. Когда я говорю о Лао-цзы, я полностью с ним. Даже сказать «полностью с ним» неверно — я есть он, он есть я.

Историки сомневаются в его существовании. Я не могу сомневаться, потому что как я могу сомневаться в своем собственном существовании? Когда стал возможен я, он стал для меня истинным. Даже если история докажет, что он никогда не существовал, для меня это не имеет значения: он должен был существовать, потому что я существую — я есть само доказательство. В последующие дни, когда я буду говорить о Лао-цзы, я буду говорить не о ком-то. Я буду говорить о себе — как будто Лао-цзы говорит от другого имени, из другой инкарнации.