Бхагван Раджниш - Дао. Три сокровища. Беседы о «Дао Де Цзин» т. 1

Лао-цзы был, с одной стороны, обычным. С другой же стороны он был необычайнейшим человеком. Но он не был необычным как Будда, он был необычным в совсем ином отношении. Его необычность не была очевидной, это было скрытое сокровище. Он не был чудодейственным, как Кришна, никаких чудес он не делал, но все его существо было чудом, так, как он ходил, как смотрел, таким, каким он был. Все его существо было чудом.

Он не был печальным, как Иисус, он мог смеяться неудержимым смехом. Говорят, что он родился, смеясь. Когда дети рождаются, они кричат, плачут. А о нем говорят, что он родился, смеясь. Мне тоже кажется, что это правда: такой человек, как Лао-цзы, должен был родиться, смеясь. Он не такой печальный, как Иисус. Он может смеяться, и смеяться потрясающе, но в глубине его смеха присутствуют грусть, печаль, сострадание к вам, ко всему сущему. У него смех не искусственный.

Заратустра тоже смеется, но у него другой смех, в нем нет грусти. Лао-цзы печален, как Иисус, и не печален, как Иисус; Лао-цзы смеется, как Заратустра, и не смеется, как Заратустра. В его печали есть смех и в его смехе есть печаль. Он точка, где встречаются противоположности. Он есть симфония, сама гармония.

Запомните, я не обсуждаю его. Между ним и мной нет различия. Он разговаривает с вами через меня — другое дело, другое имя, другая интонация, но тот же дух.

Сейчас, давайте возьмем изречение:

«Дао, о котором можно сказать — не настоящее Дао»

Сначала позвольте мне рассказать, как были написаны эти изречения, потому что это поможет вам понять их. Лао-цзы жил девяносто лет, фактически, кроме этого, он ничего больше не делал. Жил он полностью. Много раз его ученики просили его писать, но он всегда говорил:

«Дао, которое может быть выражено словами, не есть абсолютное Дао, истина, которая может быть выражена словами, сразу же перестает быть истиной»

Поэтому ему не хотелось ничего писать и говорить. Тогда что же делали с ним его ученики? Они просто были с ним. Они жили с ним, общались с ним, они прямо-таки пропитывались его существом. Будучи рядом с ним, они пытались быть для него открытыми, будучи рядом с ним, они пытались ни о чем не думать, находясь рядом с ним, они становились все более молчаливыми. В этом безмолвии он мог достичь их, он мог прийти к ним и постучать в их двери.

Девяносто лет он отказывался что-либо говорить или писать. Это было его основной позицией: истина не может быть сказана и истине нельзя научить. Как только вы говорите что-то об истине, это больше не истина: само высказывание искажает ее. Вы не можете научить истине. В лучшем случае вы можете указать на нее, но это указание должно быть всем вашим существом, всей вашей жизнью: оно не может быть выражено словами. Он был против слов, против языка.

Говорят, что каждый день он выходил на утреннюю прогулку, и часто за ним шел его сосед. Отлично зная, что разговаривать он не расположен, сосед всегда молчал. Даже «здравствуй» не позволялось говорить, даже о погоде не позволялось говорить. Сказать «Какое прекрасное утро!» было бы слишком долгой болтовней. Лао-цзы шел далеко, на целые мили удалялся он от дома, а сосед шел за ним.

Так продолжалось годами, но однажды случилось так, что у соседа был гость, который тоже захотел пройтись, так что сосед захватил и его. Он не знал Лао-цзы и его привычек. Он начал чувствовать удушье, потому что его хозяин молчал. Лао-цзы молчал, и он не мог понять, почему они такие молчаливые, и тишина начала давить на него.

Если вы не знаете, как быть молчаливым, молчание становится тяжелым. Не то чтобы, говоря о вещах, вы общаетесь, нет. Говоря о чем-нибудь, вы отводите душу. Действительно, посредством слов общение невозможно, возможно как раз противоположное, можно избежать общения. Вы можете говорить и можете создать экран слов вокруг себя, так что ваше настоящее состояние не смогут узнать другие. Вы одеваетесь словами.

Этот человек начал чувствовать себя обнаженным и задыхался, он чувствовал себя неловко и в замешательстве. Поэтому он просто сказал, когда поднималось солнце: «Какое красивое солнце!» или «Какое красивое утро!» Это все, что было сказано за двух или трехчасовую прогулку. Но Лао-цзы сказал: «Больше не бери с собой этого болтуна. Он слишком много говорит, и говорит бесполезно, потому что у меня тоже есть глаза, я вижу, что солнце всходит и что оно красиво. Какая нужда говорить об этом?»

Лао-цзы жил в молчании. Он всегда избегал говорить об истине, которой он достиг, и он всегда отбрасывал мысль о том, что он должен записать ее для грядущих поколений.

В девяносто лет он ушел от своих учеников. Он распрощался с ними и сказал: «Сейчас я иду в горы, в Гималаи. Я иду туда, чтобы приготовиться к смерти. Хорошо жить с людьми, хорошо быть в мире, пока ты живешь, но, когда приближаешься к смерти, хорошо перейти к абсолютному одиночеству, так, чтобы ты двигался к первоначальному источнику в своей полной чистоте и одиночестве, не загрязненными этим миром».

Ученики очень опечалились, но что они могли сделать? Они шли за ним несколько сот миль, но постепенно Лао-цзы уговорил их вернуться. И когда он один переходил границу, пограничник арестовал его. Пограничник тоже был его учеником. Он сказал: «Пока ты не напишешь книгу, я не выпущу тебя за границу. Это ты должен сделать для человечества. Напиши книгу. Это долг, который ты должен заплатить, иначе я тебя не выпущу». Итак, три дня Лао-цзы был арестован своим собственным учеником.

Эта история красива и очаровательна. Его вынудили, и вот так родилась эта маленькая книга Лао-цзы — «Дао Дэ Цзин». Он должен был написать ее, иначе его ученик не выпустил бы его. Его ученик был стражем и обладал властью. Он мог причинить неприятности, поэтому Лао-цзы вынужден был написать книгу. За три дня он ее окончил.

Вот первое предложение этой книги:

«Дао, которое может быть выражено словами,

Не есть абсолютное Дао»

Это первое, что он хотел сказать: что бы не было сказано, не может быть правдой. Это вступление к его книге. Оно сразу же настораживает вас: дальше пойдут слова, не стань жертвой этих слов. Помни о безмолвном. Помни о том, чего нельзя передать словами, посредством языка. Дао можно передать, но его можно передать только от существа к существу. Оно может быть передано, когда вы находитесь с Мастером, про сто находитесь, ничего не делая, даже ни в чем не упражняясь.

В пребывании с Мастером оно может быть передано.

Почему истину нельзя выразить словами? В чем трудность? Истину нельзя сказать по многим причинам. Первая и самая основная причина вот: истина всегда постигается в молчании. Когда ваш внутренний монолог прекратился, тогда постигается истина. А то, что постигается в молчании, как вы можете выразить через звук? Это есть переживание, а не мысль. Если это была бы мысль, не было бы затруднений в том, чтобы ее передать. Какой бы сложной и запутанной ни была бы мысль, всегда можно найти способ ее выразить. Самая сложная теория Альберта Эйнштейна, теория относительности, выражается символами. В этом нет трудностей. Читатель может ее не понять, это другое дело, но выразить ее можно.