ХРОНИКИ ДАО - Deng Ming-Dao

Он присел на скамейку, чтобы полюбоваться закатом. Оранжевый диск медленно клонился к серо-голубому горизонту, и перистые облака с каждым мгновением все больше окрашивались пурпуром. Вскоре огненная сфера уже погрузилась в воды Тихого океана, но сочетание двух противоположностей казалось удивительно прекрасным. У Сайхуна возникло ощущение гармонии. Он почувствовал, что к нему возвращается терпение. Он будет и дальше искать удовлетворяющий учителя ответ, но одновременно с поисками постарается найти и смысл своей собственной жизни. Сайхун перестал торопиться. Времени было достаточно. Пока он будет искать, он покажет этому пареньку, а может, и еще кому-нибудь, кое-какие прекрасные тайны жизни. Он откроет им путь в широкий мир.

Я стоял на запруженной улочке китайского квартала, ожидая господина Квана. Он жил в небольшом, мрачном отеле – лучшего жилья Кван не мог себе позволить. Я взглянул на здание из бледно-розового известняк^, пробежал глазами по мутным окнам, гадая, какое же из них – его и видит ли он меня. Я пришел, чтобы помочь ему справиться с кое-какими мелкими поручениями до того, как начнутся занятия в его крохотном классе. Несмотря на то что мы заранее условились о встрече, я не стал ему звонить и не поднялся в номер. Кван опаздывал.

Многие виды искусств, которым обучал Кван, лишь вскользь упоминались в книгах, а то и вовсе снабжались пометками «ныне утраченное» или «мифическое». В свое время я интересовался китайскими боевыми искусствами и даосизмом, так что мне довелось слышать о таких стилях китайского рукопашного боя, как Ладонь Восьми Триграмм или Бокс Змеи; встречались сведения об упражнениях для укрепления здоровья типа Восемь Кусков Парчи, Трактат об Изменении Мышц и Игры Пяти Животных. Мне рассказывали о техниках медитации – например, о Микрокосмической Орбите или о Медитации Восьми Психических Меридианов, которой занимались в положение стоя. Долгие годы я хотел научиться всему этому.

Я читал об известном генерале династии Сун, которого звали Юэ Фэй. Теперь же появился некто, кто знал его стиль. Я читал о героях классического трактата «Речные заводи»; и снова рядом со мной был человек, который знал, как пользоваться странным оружием тех воинов. Я слышал об известном даосском стратеге Чжу Гэляне – и был человек, который в свое время изучал подобные философские взгляды. Классическим идеалом имперского Китая были ученые и военные таланты. Господин Кван также выступал за это. Его жизнь – даже не жизнь, а целая история боевых искусств – служила достаточным тому доказательством.

Признаюсь: мое увлечение боевыми искусствами было немного романтичным, даже идеалистическим. Мне нравились старые китайские романы о рыцарях, чести, благородстве. Во многих произведениях были выписаны сверхъестественные силы – привидения, гоблины, демоны, маги – и даосы. Обычно считалось, что эти люди обладают поразительными умениями, знают искусство магии и воспринимают все совершенно иначе, так что этот мир им представляется иллюзорным. Даосизм часто встречался в литературе, будь то литературные персонажи Лао-цзы и Чжуан-цзы в оперных либретто или история о Хань Чунли в пьесе «Сон желтого проса». Как правило, даос служил воплощением мудрости, несогласия со старыми догмами и бескорыстного героизма. Даосы часто появлялись в жизни разных людей, чтобы в нужный момент вмешаться в ход событий. Подковав себя такими культурными познаниями, я был настроен на встречу с Даосом.

Господин Кван начал разговор с простого предположения, что прежде всего необходимо превратить тело в надежный инструмент для разума и духа. Я начал изучать растяжку, акробатику, различные виды рукопашного боя. Дыхание также следовало упражнять – и вот я уже разучил множество дыхательных упражнений ( цигун), которые предназначались для направления потока физической энергии в теле. Он не читал лекций по философии; я просто повсюду сопровождал его, обучаясь по реакциям Квана на различные жизненные проявления. Искуссгву медитации он собирался учить меня, только убедившись в моей тщательной подготовке (на которую, возможно, потребуются годы).

Его метафизические рассуждения были не только просветляющими – они были практически неуязвимы для возражений. Глубина его познаний в области культуры Китая была просто поразительной. Он знал даже то, о чем не имела представления моя бабушка, а в некоторых случаях он оказывался даже более традиционным и консервативным, чем она. Но стоило мне вспомнить мгновения тренировок, когда он демонстрировал воздействие того или иного удара, как все сомнения отпадали сами собой. Его умение было очевидным. Никто не в состоянии имитировать талантливость.

Слушая о его путешествиях по США, я знал, что и ему приходилось идти на компромисс а иногда и совершать неизбежные ошибки. Может, кто-нибудь даже сказал бы, что иногда он вел себя «не духовно». Что ж, тот, кто дрался с уличным хулиганьем, работал поваром и официантом, кто наравне с другими иммигрантами отчаянно цеплялся за жизнь, вполне мог не подпадать под понятие святого монашка, еще больше стремящегося к святости. Но человек, который лицом к лицу встречается с самыми заковыристыми вопросами жизни, редко получает удачу и существование, лишенное конфликтов и сомнений. Духовность, которая никогда не проверяется огорчением, которой никогда не приходится сталкиваться с дилеммой противоречивого опыта, никогда не станет ни сильной, ни честной, ни истинной.

Именно к такой целостности несомненно стремился господин Кван. Он недвусмысленно заявлял, что не считает себя особенным. Он объяснял, что его единственным секретом является то, что он старается сохранять линию своего мастера, заботится о своем здоровье, ищет смысл жизни и помогает всем, кто ему встретится, не заботясь о том, чтобы привязать этих людей к себе. Его даосизм представляет собой несгибаемую, практичную, трудную и дисциплинированную систему. Ои был приверженцем обета безбрачия, воздержания от спиртного, наркотиков, определенных видов мяса, дурных мыслей, а также выступал против излишней увлеченности мирским. Для него существовали только ежедневные занятия, дисциплина, честь и понимание.

Возможность следовать за учителем требовала от потенциального ученика серьезных жертв. Я не удивлялся количеству учеников, которые бросили Квана, – их было в десятки раз больше, чем тех, кто решил остаться. Уходившие не хотели приносить жертвы в виде собственных удовольствий, отношений или соображений карьеры. Кван однажды сказал мне, что, поскольку далеко не каждый может остаться и учиться, у него не остается иного выхода, кроме как отпускать прочь всех недовольных. Тогда я подумал: это очень прискорбно; но сейчас через много лет после этих слов, я вынужден согласиться с тем, что Кван был прав.