ХРОНИКИ ДАО - Deng Ming-Dao

– Я поднимаю посох с головой дракона, – вещал Чжуан-цзы. – Мои слова несут ужас в сердца людей. Пока мы живы, нам обещают вечную любовь; но стоит нам умереть, как нам дают лишь веер, чтобы обсушить могильный холм.

Он задумчиво потрепал себя за бороду классическим жестом, символизирующим значимость сказанного.

– Увидеть лицо человека несложно, но вот сердце его скрыто от глаз. Он указал себе на грудь, туда, где сердце, а потом неожиданно кивнул

головой в сторону зрителей. Острая дробь барабанных палочек из оркестровой ямы подчеркнула эмоциональность жеста.

– Я мертв. Мертв по-настоящему. Я – даос Южного моря. Я, Чжуан-цзы, симулировал смерть…

И актер прочертил мрак сцены метелкой из хвоста яка, словно упала звезда; в это время оркестр поддержал его краткой музыкальной фразой.

Зрителям был знаком этот сюжет, как, впрочем, и либретто других китайских опер. Люди шли в театр не для того, чтобы посмотреть или послушать постановку оригинального произведения, – напротив, они бесконечное количество раз собирались на одни и те же спектакли. Тем большее значение приобретало мастерство актера, поскольку аудитория не стеснялась громкими криками выражать свое одобрение или недовольство, а иногда даже зычно поправить актера, который забыл или перепутал слова.

Не был исключением из списка знакомых произведений и спектакль «Сон бабочки». В этой пьесе ученый-маг по имени Чжуан-цзы получил от своего мастера разрешение спуститься с горы, чтобы воссоединиться со своей женой Тянь Си. По дороге он встретил женщину, которая веером обмахивала цогилу. Когда он спросил ее, зачем она делает это, женщина ответила, что она клялась своему умирающему мужу не выходить повторно замуж до тех дор, пока не просохнут комки глины на могиле. Тогда Чжуан-цзы с помощью своей магической силы высушил могилу. В благодарность женщина написала да веере слова: «Странствующий даос, который сжалился надо мной, скажи доен жене, что она не более добродетельна, чем я». Возвратившись домой, Цясуан-цэы показал Тянь Си веер, но жена с негодованием поклялась мужу в вечной верности брачным узам. Тогда Чжуан-цзы решил испытать ее. Ис-Цользуя технику йоги, он изобразил свою внезапную кончину, предвари гель-во создав благодаря магии образ прекрасного ученого. Тянь Си немедленно влюбилась в него и, несмотря на траур, вышла за него замуж. Однако в пер-^ю же ночь новобрачный впал в бесчувственное состояние. Его слуга, которого Чжуан-цзы «сделал» из погребальной бумажной статуэтки, заявил, что спасти ее любовника может только лекарство, изготовленное из свежего мозга родственника. Со времени погребения Чжуан-цзы прошла только неделя, И несмотря на дурные предчувствия, жена решилась открыть гроб с телом покойного мужа.

Таков был сюжет, известный всем и каждому. В конце второго действия зрители увидели Тянь Си, облаченную в белые расшитые одежды. Она стояла перед простеньким алтарем, а на столике была пара свечей, курильница для благовоний и табличка с написанным на ней именем Чжуан-цзы. В глубине щепы виднелся гроб.

– Нет, постой! – сказала в нос Тянь Си. – Я ведь была ему женой. Как я могy сделать это? Это невозможно! Нет, я никогда не совершу столь ужасного поступка.

С этими словами жена Чжуан-цзы закрыла лицо руками и, покачивая головой, попятилась прочь от гроба.

-Какая горькая смерть ожидает меня!-послышался из-за сцены голос умирающего любовника.

-Ох! Я ведь уже потеряла одного мужа! Что же мне теперь – терять и ягорого?! Я разобью крышку гроба и спасу жизнь моего молодого принца! Тянь Си ушла со сцены, и вновь воцарился мрак, как и во время монойога Чжуан-цзы. Спрятавшийся за задником помощник держал в руке бамбуковый шест, к которому была привязана бумажная бабочка. Помощник #к водил шестом, что бабочка словно порхала над гробом Чжуан-цзы. По-*Ьм на сцене появился мальчик-слуга, сделанный из погребальной статуэтки; •руке он держал веер. Он принялся гоняться за бабочкой, используя элементы акробатических и боевых движений, но двигаясь при этом, как марионет- Щ чтобы подчеркнуть свое происхождение. Он почти схватил бабочку, но та Ускользнула. Тогда слуга закрыл веер, низко присел и в таком положении •рщвигался по сцене. На мгновение слуга замер, а потом попытался во второй?4›аз поймать бабочку, уже обеими руками. Но затем он развернулся к зрителям и раскрыл руки, демонстрируя, что попытка не удалась. Проделав еще несколько акробатических движении ногами, слуга совсем потерял терпение. Он приподнялся на одной ноге, резко раскрыл веер и начал нетерпеливо размахивать им направо и налево, стремясь схватить бабочку в третий раз. И снова у него ничего не вышло. В конце концов он с разочарованием закрыл свой веер и той же походкой марионетки покинул сцену.

Сцена символизировала известный рассказ, который был настолько хорошо знаком публике, что в ыем даже не было слов – достаточно было взглянуть на название пьесы. Суть истории была вот в чем: однажды Чжуан-цзы видел сон, в котором он был бабочкой, беззаботно порхавшей повсюду. Проснувшись, мудрец смутился. Был ли он Чжуан-цзы, которому снилось, что он бабочка? Или теперь он превратился в бабочку, которой снится, что она – Чжуан-цзы?

Сайхун прошел позади сцены в уборную, минуя группки пестро одетых актеров. Там, в качестве определенных персонажей тех или иных произведений, они казались вполне понятными; но вне сцены, при тусклом освещении театральных коридорчиков, актеры превращались в участников какого-то дикого, нереального парада вооруженных генералов с загримированными лицами, очаровательных женщин (роли которых исполняли мужчины), странных клоунов в нарядах черепахи или креветки, карикатурных монахов с немыслимо изогнутыми бровями и толпу акробатов, обремененных огромным количеством специальных приспособлений. Здесь можно было встретить все цвета радуги. Богатые оттенки крашеного шелка – кобаль-тово-синий, ослепительный оранжевый, ярко-зеленый, багряный под цвет заката – в сочетании с переливчатыми серебряными зеркальцами, золотым шитьем и жемчугом создавали завораживающий карнавал оживших образов прошлого. Там и сям слышались непонятно чьи голоса: они пели, исполняли гаммы, читали наперебой отрывки стихотворений, в которых рассказывалось о различных событиях давно минувших дней.

Аплодисменты действовали на Сайхуна ободряюще. Слыша хлопки, он чувствовал, как кровь начинает живее пульсировать в венах. Страх перед сценой возникал нечасто – в этом выходе с накрашенным лицом перед публикой было какое-то освобождение. Несмотря на то что он, как и большинство хуашаньских монахов, испытывал смущение во многих ситуациях личного свойства, грим на лице создавал маску, под которой он мог скрывать свою застенчивость. Сцена была его свободой.