Брайан Глэнвилл - Олимпиец

Можете себе представить мои чувства. Том видел нас вместе и спросил: «Сделал тебе вливание? Со мной тоже был такой разговор, когда я пришёл в команду. Намекнул, что меня больше не возьмут, если не буду как шёлковый. Не верь ему. Если время будет хорошее, если будешь выигрывать, никуда они не денутся, он не осмелится, а Джек будет за тебя стоять горой».

Действительно, утром в автобусе по дороге в аэропорт, Джек был вполне дружелюбен. Нам выделили целый самолёт. Когда я подошёл к трапу, меня сфотографировали вместе с Мэри Болдуин, спринтером и тоже новичком. В самолёте все, сняв блейзеры, болтали и смеялись. Я сидел возле окна, а Том — рядом. Внутри у меня всё сжалось — не потому, что я боялся катастрофы, а из–за чего–то другого, сам не знаю чего…

В общем, я сидел и смотрел в окно, видел большое серебряное крыло, реактивные двигатели, краем уха слушал Тома. Тут подошла одна из стюардесс, блондинка, и сказала, что у меня не застёгнут ремень; я о нём и не думал, даже не знал, как его застегнуть. Том сделал это за меня, а я снова повернулся к окну. Мы кружили по аэродрому бог знает сколько; я всё гадал, когда же мы, чёрт возьми, взлетим. Наконец самолёт остановился, и тут двигатели ужасающе заревели; мы понеслись вперёд, быстрее, быстрее — и взлетели.

Том спросил: «Всё нормально?» Я ответил, что да, и откинулся в кресле, а он сказал: «Некоторые сколько ни летают, а привыкнуть не могут».

Наверное, и я из таких. До сих пор удивляюсь, как такая большущая, тяжеленная машина может взять и оторваться от земли — это же настоящее чудо! Конечно, первый раз есть первый раз, даже на обратном пути из Лейпцига было полегче, хотя я сидел как пришибленный и мало что замечал. Но к самолётам я так и не привык — Том угадал!

Люди всё время ходили по самолёту, менялись местами, а когда Том и его сосед ушли, ко мне подсел тренер Джек Брейди: «У меня есть для тебя план бега. Надо всё тщательно продумать. В этом году быстрее всех в Европе 1500 метров пробежал Краус; очень опытный соперник и Манфред — на поворотах следи за его локтями. На своих чемпионатах эти двое всегда бегут на пять ярдов впереди остальных». Потом Брейди сказал, как я должен бежать на каждом круге, как они будут стараться не давать мне ходу и что предстоит не такой бег, как в Уайт — Сити, когда никто меня не знал. «Теперь все знают, как ты силён на финише, и сделают всё, чтобы ты не мог использовать свой козырь».

Но чем больше он говорил, тем яснее становилось: он хочет победы Макалистера, а мне надлежит следить за немцами, чтобы облегчить бег ему. Это следовало из всего, что он говорил, вся его тактика отличалась от указаний Сэма, который думал о беге с моей точки зрения. Брейди всё повторял: «Ты понимаешь? Тебе всё ясно?» Я кивал и отвечал «да», просто чтобы от был доволен. Но когда он ушёл, меня охватила паника. Как быть — бежать по его указке или как велел Сэм? Если послушаю его, то шансов на победу никаких; если послушаю Сэма, скорее всего наживу неприятности.

Когда Джек Брейди ушёл, а Том вернулся, я ему всё рассказал; он сперва помолчал, будто не слышал моих слов, а потом вдруг сказал: «Всё зависит от тебя». Я спросил: «Что ты имеешь в виду?» А он ответил: «Кто твой тренер, настоящий тренер — Сэм или Джек?» Я сказал: «Конечно, Сэм». — «Вот тебе и ответ». Но всё было не так просто: одно дело Том, опытный спортсмен, другое дело я, новичок.

Подходили ко мне и репортёры, спрашивали о том и сём. Мне уже говорили: одному можно доверять, с другим надо быть поосторожнее, но им едва ли удалось выжать из меня что–то полезное. Я пока ещё стеснялся. Правда, заметил, что все они задают разные вопросы. Скажем, парни из солидных газет вроде «Таймс» хотели узнать, за сколько я пробегаю круг, как тренируюсь, какая у меня тактика и т. д. А репортёров из развлекательной прессы интересовало другое, они выспрашивали, как я намерен выступить, что мне сказал Сэм до вылета, давал ли он мне тайные инструкции, есть ли у меня подружка и всё в таком роде…

Нас поместили в довольно хорошей гостинице. Мы жили вместе с Томом. И в первый вечер, когда я, лёжа в постели — Том куда–то ушёл, — в пятисотый раз читал инструкции Сэма, раздался стук в дверь, и зашла эта рослая Джейн Кобэм, метательница диска. Она спросила, смеясь: «Ты в кранах разбираешься?» Я ответил, что не очень, и спросил: «Что случилось?» — «Кран с горячей водой барахлит. Когда мы его открываем, он трясётся так, будто вот–вот взорвётся».

Ну, я ничего такого не подумал, сказал: «Хорошо, зайду, посмотрю, в чём дело» — и пошёл за ней в комнату рядом. Там никого, кроме нас, не было. Она подошла к умывальнику со старыми медными кранами, повернула кран горячей воды, и раздался такой шум, будто по трубам дубасили молотками…

Мы стояли близко друг к другу, она мне улыбнулась, приблизилась на шаг… И вот мы уже целуемся, а она говорит: «А ты ничего, симпатичный»… Помню, в памяти всплыло имя «Сэм», но только на секунду. Потом она потянула меня к постели — очень сильная девушка, — выключила воду, заперла дверь на ключ и быстро разделась…

Забеспокоился я потом, когда вернулся к себе в комнату и лёг, — что же я наделал?! Вдруг это скажется на беге и как рассердится Сэм, если Том узнает и расскажет ему…

Том, конечно узнал: кто–то видел, как мы вдвоём зашли в её комнату и долго не выходили. Наутро, после завтрака, он спросил: «Ты спал с Джейн Кобэм?» Я ответил: «Да что ты! Кто тебе сказал?» Он заметил: «Я знаю. Надо было тебя предупредить. Она всегда гоняется за новенькими». «Но Сэму ты не скажешь?» — спросил я. «Нет, но ты просто дурак. Если не можешь без этого, так подожди, пока пройдут соревнования. Тогда хоть поможет расслабиться. До забега тебе нужно напряжение, чтобы выложиться на дистанции».

С утра я поехал на стадион — сделать лёгкую разминку, акклиматизироваться. Большущий стадион с деревянными сиденьями находился на окраине. Он вмещал девяносто тысяч зрителей, говорили, что смотреть на нас придёт тысяч шестьдесят.

Мы прикинули с Питером Макалистером, как будем бежать; мне это было в новинку, раньше я думал только о том, как пробегу лично я, даже в клубной команде бежал только на победу. Но сейчас всё было иначе, мы представляли страну и бежали ради очков; я ничего не имел против Питера, но меня раздражала мысль, что первую скрипку играет он. У меня даже появился дополнительный стимул: если выиграю, первой скрипкой могу стать я, тогда в следующий раз буду бежать не для кого–то, а для себя.

План Сэма был примерно таким же, как в Уайт — Сити, — держаться с группой, а потом рвануть на последнем круге; но это не так просто, сказал он, когда на дорожке всего четыре бегуна — не за кем спрятаться. Брейди же хотел, чтобы я обогнал двух немцев сразу, быстро прошёл первый круг, — это, по его замыслу, выведет из равновесия, потому что они меня не знают; я остаюсь впереди и на втором круге, а к концу третьего ко мне подбирается Питер и с колоколом делает мощный рывок. Мне это казалось нелепым, ведь в Уайт — Сити я доказал, что у меня финиш сильнее, и вообще, мне–то как себя вести после третьего круга? Брейди ответил так: «На третьем круге, когда вырвется Питер, можешь чуть сбавить, а на четвёртом ты обязан ему помочь». Выходит лично до меня ему нет никакого дела.