Брайан Глэнвилл - Олимпиец

Бег стал для меня всем в жизни; я жил от забега к забегу, да и тренировки уже не казались такими тяжёлыми, как вначале.

Мне были нужны эти забеги, они мне давали неповторимое чувство — чувство силы во мне. Бежишь вместе с остальными, а про себя усмехаешься: ничего, подождите, сейчас я рвану. И вот оно — ты вырываешься вперёд, будто летишь, ветер хлещет в лицо и знаешь — им тебя не достать. А иногда прямо в дрожь бросало — вдруг достанут? Когда слух улавливал, что они приближаются, приходилось преодолевать этот чёртов болевой барьер, тогда открывалось второе дыхание.

В августе в Уайт — Сити, в матче с поляками, я показал 3.57,8 только потому, что услышал, как он меня догоняет, этот Воланский, а когда порвал ленточку, так и хотел свалиться на траву, но уголком глаза увидел Сэма и не посмел.

Теперь только и было разговоров что о долях секунд, результатах забегов, времени на каждом круге; даже если речь идёт не о тебе, волнуешься при мысли о других: кто какое время показал в Швеции, или в России, или в Калифорнии… Голова была забита этими цифрами. Бегал ли я, разминался, вёл машину или лежал ночью без сна — они вертелись в голове, пока не начинало казаться, что я схожу с ума. Но Сэм меня поражал — он мог до забега почти точно предсказать, как пойдёт бег на каждом круге, так что я уже знал, чего ждать. Часто он кричал мне, когда я пробегал мимо, скажем: «58,2!» — или что–то в этом роде, чтобы я наладил бег.

Он продумывал абсолютно всё. Когда я вернулся из Лейпцига, он вывел меня на дорожку и стал показывать, как нужно предвидеть, что меня хотят зацепить шипами или толкнуть локтём, как дать сдачи и куда — лучше в бедро, — чтобы сбить противника с ритма. Что делать, если тебя блокируют. Всё это было очень полезно; ведь на больших соревнованиях чего только не бывает! Сэм говорил: «Всё это вообще–то недостойно настоящего спортсмена, но ведь надо уметь себя защитить. Этому я тебя и учу — самозащите».

Пришла зима, и стало жутко тоскливо, будто из тебя выпустили воздух: никаких зарубежных поездок; даже тренировка в лесопарке казалась труднее потому, что не было конкретной цели, но больше из–за мерзкой погоды: по лицу хлещет дождь, с деревьев капает, под ногами хлюпает вода… Сэм не обращал на это внимания, правда, уже не бегал с голой грудью…

С лета с нами бегало ещё несколько парней, отчасти благодаря рекламе, какую создали Сэму мои победы; бегунов Сэм отбирал тщательно и ни с кого не брал и пенни. «Я доволен, когда вижу рост бегунов, а наживаться на них я не собираюсь», — говорил он. И это не было лицемерием, об этом знали все его враги. Однажды Том Берджесс сказал: «Все они что–то имеют, только не Сэм. Тренеры получают работу в ассоциации. Официальные лица задирают носы, пестуют свой престиж и разъезжают за бесплатно. А Сэм не имеет ничего. Он абсолютно чист. Только он один по–настоящему живёт ради лёгкой атлетики».

Я в этом и не сомневаюсь. Кто бы я был без него? Я ему всем обязан.

«Назвав лучшего юного футболиста года, назовём лучшего юного легкоатлета. Уверен, с нашим выбором согласятся все, кто сегодня в студии, миллионы наших зрителей. Ибо в этом году, леди и джентльмены, лучший юный легкоатлет года — Айк Лоу!

Мы услышали о нём в 1957 году — это год после Олимпиады, — когда Айк Лоу предстал перед всем миром как наша надежда в беге на милю».

— Айк, поздравляем!

— Спасибо.

— Наша телепередача назвала тебя лучшим юным легкоатлетом года, Айк, как ты себя по этому поводу чувствуешь?

— Как в сказке.

— Что ж, выбор пал на вас не случайно, Айк. Напомним, почему мы решили назвать лучшим девятнадцатилетнего Айка Лоу, — вам на этой неделе исполнилось девятнадцать, верно, Айк?

— всё правильно.

— чтобы объяснить, почему мы назвали Айка Лоу лучшим юным легкоатлетом 1957 года, мы покажем вам три его прекрасные победы начиная с поразительного бега в Уайт — Сити в августе.

Могу смотреть это хоть сто раз.

— Вот ещё один великолепный бег молодого лондонца, снова в Уайт — Сити, в матче между сборными Великобритании и Польши. Вы видите бегунов на последнем круге, Воланский ещё впереди.

Смотришь и всё переживаешь заново. Я вырываюсь, но он совсем рядом. Господи, неужели догонит? Но нет. Смотрите! Ухожу вперёд. Победа!

— Наконец Париж — бурный финиш в беге против Франции.

Ну, тут было гораздо проще. Вот я тебя и сделал, приятель. Всегда бы так!

Приз спортивного телевидения лучшему юному легкоатлету года, который присуждается самому многообещающему спортсмену группой международных экспертов, вручает Айку Лоу вице–президент Британского олимпийского комитета сэр Рали Кэннингем.

— Вы замечательно бежали.

— Благодарю вас, сэр.

— Я с особым удовольствием вручаю приз этому молодому бегуну, надеюсь, он достойно пронесёт наше знамя в Играх Британского содружества в будущем году, да и в Риме на предстоящих Олимпийских играх. Вы, новое поколение, должны хранить олимпийские идеалы, помнить, что самое важное — не побеждать, а участвовать.

Олимпиада всегда остаётся твоей целью; в каждом забеге, в каждой тренировке ты думаешь о ней, золотая медаль маячит перед тобой, как солнышко. Остальные соревнования — лишь ступеньки к ней, и даже рекорды — дело второе. Нет, побить рекорд — это прекрасно, но в душе чувствуешь, что это ещё не всё…

Меня всё больше интересовали олимпиады. Я расспрашивал всех, кто в них участвовал. Том Берджесс говорил, что с ними никто не сравнится; атмосфера там — просто фантастика; в Олимпийской деревне она будто наэлектризована, каждый готовится к выступлению, думает только об одном — выиграть, завоевать медаль. Потом, рассказывал Том, в последние дни, когда напряжение спадает, всё меняется; атмосфера — как на огромном пикнике, все ведут себя как дети. «Этого не понять, пока сам не попадёшь на олимпиаду. Тут особый мир. Всё, что происходит здесь, на Уайт — Сити, — это совсем не то. Даже крупные соревнования, в Лос — Анджелесе или Москве, с ней несравнимы. Во время олимпиады ты борешься со всем миром».

Я часто говорил об этом с Аланом, ведь у него олимпийская медаль… «Олимпийские игры, — сказал он, — это высшая точка в карьере любого спортсмена, праздник золотой юности». Я спросил его, что он чувствовал перед забегами. «Был напуган до смерти, как все остальные, — ответил он, — в полуфинале дрожал, как заяц, а в финале то страха ничего не соображал». Я спросил: «Даже во время бега?» Он сказал: «Как только раздаётся выстрел, включается твой автопилот. К тому же в спринте всё кончается быстро, думать некогда». Я снова спросил: «А когда всё кончилось? Ты был на седьмом небе?» Он ответил: «Я был в ярости, потому что знал, что мог победить. Засиделся на старте. Такая уж это штука, олимпийские игры, — все жаждут только золота. Всё остальное воспринимаешь как провал».