Уильям Ирвин - Матрица и философия. Добро пожаловать в пустыню реальности

Мы переходим к третьему пункту: такое счастье неполноценно. Допустим, в состоянии опьянения вы представляете, что окружены любящей дружной семьей, о которой заботитесь, а в реальности ваша семья перебивается с хлеба на воду из-за вашего алкоголизма. Будет ли ваше счастье таким же полным, как если бы вас на самом деле окружала любящая и обеспеченная семья? Может ли фантазия о черной икре быть лучше самой черной икры?

Многие путают счастье с удовлетворенностью, многие повторили бы ошибку Сайфера. Именно подобные знания – то, из чего складывается мудрость стариков. Отсюда и смесь сожаления со стыдом, к сожалению, нередко поджидающая людей на смертном одре; запоздало приходящее понимание, что мы, не задумываясь, связываем счастье с материальным положением дел.

Счастье – это чувство, но я бы не назвал его определенным чувством. Оно больше смахивает на качество чувства, которое сопровождает многие другие чувства, возникающие в результате протекающей достойно, по мнению человека, жизни. Я предполагаю (полноценная аргументация в данном случае невозможна), что счастье имеет отношение к рефлективному подтверждению знаний человека о самом себе. Оно завязано на желании второго порядка (желание желать именно то, чего желаешь, и именно так, как желаешь). Удовлетворенность может рассматриваться как субъективное ощущение удовлетворения желаний, как в случае с ужином Сайфера. Счастье – удовлетворенность от правильных желаний, как в случае с Нео, желающим спасти жизнь Морфеуса. Следовательно, есть связь между счастьем и нашей концепцией счастья. Чтобы быть счастливым, человеку нужно иметь адекватное представление о реальности и собственной жизни, и всего остального мира.

В продолжение всего вышесказанного я хочу рассмотреть три тезиса о счастье. Первый – что умиротворенность связана с долгосрочным ощущением счастья, которое обсуждалось ранее, и понятием о правильном расположении души. Счастье лучше всего понимается в перспективе безмятежности. Под этим углом основным свойством счастья является его близость к состоянию покоя – их роднит отсутствие глубинных противоречий. Также оно близко к состоянию покоя в том смысле, что больше напоминает остановку, чем движение к цели. Это конечное состояние, завершение и воплощение в жизнь, а не ощущение недостаточности и недостатка. Слово «безмятежность» обычно используется для передачи греческого термина ἀταραξία, прямого конкурента термина εὐδαιμονία , употреблявшегося Платоном и Аристотелем. Последнее обычно переводится как «счастье» и чуть реже – «блаженство». Понятие ἀταραξία также с трудом поддается переводу, и «безмятежность» – самое близкое к нему. Понимание счастья как умиротворенности помогает нам обнаружить, что враг счастья – тревожность. Я подразумеваю под этим словом не тревогу по поводу того или иного события, не беспокойство о том, чтобы вернуться на «Навуходоносор» и не попасться Агентам, но тревогу об общем шатком положении вещей, которая, подобно «занозе в мозгу», мешает спать по ночам.

Это подводит нас ко второму моему тезису о счастье. Первый заключался в том, что счастье близко к умиротворенности; Аристотель же связывал счастье с деятельностью (ἐνέργεια). В итоге перед нами спор между стоиками и последователями Аристотеля (перипатетиками). Последние определяют счастье через движение души к совершенству (ἀρετή). Счастье – это summum bonum, высшее благо, а высшее благо для человека состоит в достижении совершенства в определенном деле (ἔργον), которое подразумевает деятельность души. В этой картине есть место, пусть проблематичное, и для «внешних благ» вроде качественной еды и безопасной обстановки; счастье – это не просто упражнение в добродетели. Это можно назвать объективистским определением счастья, и у него есть несколько очевидных плюсов. Оно дает нам критерии для оценки счастья и объяснить, как люди могут считать себя счастливыми, выполняя функцию батареек в Матрице. Это определение, как мы уже упоминали ранее, полезно в плоскости «счастливого раба» и «счастливого тирана». Оно проводит связь между счастьем и этикой, охватывает жизнь человека целиком и создает основу для нахождения различий между счастьем и удовлетворенностью.

Однако если не касаться проблемы поисков определений души, естественного предназначения и совершенства, а также вопроса объединения теоретической и практической добродетели, данное определение напрямую не связано с переживанием счастья. Аристотель в «Никомаховой этике» утверждал, что совершенство (ἀρετή) – не чувство (pathos), и счастье – тоже не чувство. Так как счастье – это ἐνέργεια, активное действие, было бы странно, если бы оно связывалось с пассивностью, с которой и ассоциируется πάθος. К Аристотелю возникли бы вопросы, если бы он понимал счастье, всегда сопряженное с действием (по определению не являющимся чувством) как чувство. Скорее, счастье, – это активные решения, которые принимает Нео, его познание себя и мира вокруг, а не ленивые виртуальные свидания с женщиной в красном.

Наконец, третий тезис о счастье: ни один из двух базовых взглядов на счастье не является самодостаточным и единственно правильным. Я привел несколько аргументов в пользу позиции Аристотеля. Несмотря на то что я верю в связь счастья и безмятежности, здесь нужно сделать поправку: безмятежное счастье ассоциируется с апатией (ἀπάθεια), с бесстрастностью, отсутствием эмоций, отчуждением и безразличием. Это происходит, с одной стороны, из-за ассоциации безмятежности с отдыхом, миролюбием и т. д., а с другой – из-за ассоциации страстей и эмоций с беспокойством, борьбой и движением. Несмотря на это безмятежное существование по-прежнему производит впечатление пустого и унылого. Ему словно недостает именно того, чем ценна человеческая жизнь.

Долгосрочное умиротворенное счастье не противоречит рутинной тревожности и неудовлетворенности. Это не столько невозмутимость, сколько уравновешенность, согласованность и устойчивость основы жизни. На уровне ежедневного опыта у человека могут и должны быть всевозможные страсти, привязанности, обязательства. Временами они вполне могут быть бурными – и, безусловно, они подвергают риску счастье в смысле настроения, так как в каком-то смысле человек передает свое счастье в руки других.

Счастье как спокойствие требует объективной оценки моей жизни; в противном случае было бы трудно провести черту между удовлетворенностью и спокойствием. В самом широком смысле это философская оценка. Начиная с Сократа и дальше по традиции вопросы «Кто я?» и «Каким человеком я должен быть?» являются основополагающими для философов. Философское размышление зачастую требует (чтобы вспомнить точку зрения, предложенную в начале этого эссе) личного опыта, а не просто абстрактной аргументации. А искусство, включая фильмы вроде «Матрицы», может как изобразить проблему, так и, показав зрителю зеркало, спровоцировать размышления о ее актуальности и решении. Эта глава – всего лишь набросок такого размышления.