Екатерина Мельникова - Аморальное поведение

– Фу! Ну и гадость! Что это за суп? Где я? В детском доме? Или еще хуже, в колонии для несовершеннолетних? Не буду. – Отодвигаю от себя тарелку с мертвой курицей. – Кроме того в этом супе труп.

– Какой труп? – отзывается папа с таким лицом, будто я сказал ему, что я – белый медведь, и с утра мне необходимо прибыть на север. Он на меня смотрит как на пациента психиатрической клиники. – Не придуривайся и ешь. – Выплевывает он в итоге. У него так хорошо это получается в ситуациях, когда со мной ему общаться совсем не хочется – он берет и просто отплевывается от меня.

– Папа! Я сто раз говорил, что я вегетарианец!

– Съедай то, что я буду подавать, вегетарианец. Я сегодня был не в состоянии ездить по магазинам, – ворчит отец, шумно роняя ложку. Этот звук трезвонит у меня в голове. – Прости. Я сегодня… девочку в тюрьму посадил.

Меня папина деятельность вовсе не пугает, меня нет в зале его суда, но для папы его работа пока в новинку, он занял самую ответственную должность, и я подозреваю, что он не научился выносить ее морально, даже если внешне его оболочка выглядит суровее, чем морда у грузовика. Почему он может быть полон сил для других, пока внутри у него все трескается и ломается?

– Сколько дал?

– Четыре года. Учитывая то, что ей нет восемнадцати и это первое ее преступление, наименьший срок за умышленное убийство делится ровно наполовину. Взрослому я за это должен был дать восемь лет, а ей дал всего четыре. Адвокат пытался преподнести ее действия как последствие аффекта. Но это кино ни о чем. Она убила посреди ночи, когда ничего не произошло. А значит, планировала преступление. Да, над ней издевались, но у нее был шанс обратиться в полицию или органы опеки.

– Кого она убила?

– Своего отца.

– Понимаю… – не подумав, ляпаю я, но от взгляда папы беру ложку и съедаю всю свою порцию «убийственного» супа. – А можно узнать, как она это сделала?

– Ударила его по горлу топором, пока он спал. – Говорит отец, и мой суп чуть не льется обратно в тарелку. По-настоящему я думаю, что он шутит, преувеличивая факты, но по его окаменевшей коже вижу, что это правда. Он опрокидывает вторую рюмку, задержав дыхание.

Мне физически больно смотреть на то, как папа пьет. Закусив лимонной долькой, он гладит мои волосы, потому что я не смог спрятать от его глаз свою тоску. В своих чувствах я – это всегда я. Если мне плохо, именно это вы и увидите в моем лице. Если хорошо – то увидите именно это. И уж держитесь подальше, когда я в игривом настроении, когда у меня крышка начинает откручиваться. Мне в таких моментах и бомбочки не нужны, в таких моментах бомбочкой я становлюсь сам.

– Прости меня. Я исправлюсь, увидишь. Папа просто сильно устает, потому что… – сглотнуть ему дается так сложно, как будто у него болит горло. – У меня новая должность, в которой я должен чуток поднажать, ты понимаешь?

– Скажи мне это, когда без пойла заснуть не сможешь.

– Не дерзи и не умничай, щегол. Перья вырву!

– А я все дедуле расскажу.

– Добиваешься моей смерти?

– Цепляюсь за свою жизнь.

– Не важно. Еще один иск против меня, и я дедулю на порог не пущу, а ты, засранец, из дома не вылезешь. Я тебе покажу Точку! Дома будешь сидеть на своей толстой пятой точке, понятно? И суп будешь есть, как миленький. Пожалуешься у меня, что там мертвая курица плавает. Да, мертвая, черт возьми! Мертвая. А ты представь, какого было бы есть суп, в котором плещется живая курица!

– Приговор может быть обжалован. В том числе насчет толстой пятой точки.

– С дедулей? Кто б сомневался. Его больше любишь, чем меня, да? Ха, конечно же. Когда речь заходит о его любимом внучке, он весь растекается мёдом. Однозначно по его только вине ты смеешь мне хамить.

– По его «вине» меня не заметили органы опеки. По его «вине» никто не узнал, что я побывал в центре ваших пьяных вечеринок. Подтверди, что я чудом остался в этой семейке жить.

– Не мни папе душу, иначе чудом останешься с зубами. Это не так. И мы о другом говорим. Твой дедуля давно подорвал перед тобою мой авторитет.

– Все это художественные выдумки. Ты ему просто завидуешь, потому что он секси. Как и наш новый дрессировщик.

Даже глядя в свою чашку с чаем, я каким-то образом вижу, как из глаз отца в меня летят молнии, и я переделываю фразу: классный руководитель. Но тут же узнаю, что сердит отца на самом деле.

– Значит, я уже не секси?

– Ты еще круче, пап. – Пряча смех во рту, отвечаю я. Удается мне это так же хорошо, как спрятать там же грецкий орех в скорлупе. Как ни прячь, но смех меняет мой голос. Он становится низкий, как у девятиклассника.

Еще минуту мы молча превращаем в ничто наши бутерброды, и это единственное, что сегодня вкусно, ведь хлеб пекла фабрика, а не папа. И овощи росли без его взгляда-тайфуна. Сыр тоже делал кто-то другой. Масло, со слов упаковки, готовила какая-то «Боярушка». А папа ничего вкусного не приготовил. Его мрачное настроение погребает в нем отличнейшего кулинара. Кровь моего папы смешанная, его мама была русская, а его папа (мой любимый дедуля) башкир, оттого-то мы с папой такие темноволосые и черноглазые, и если верить словам дедули, восточный тип мужчин не только «самый горячий в мире», в таких мужчинах к тому же «генетически заложена способность к кулинарии». Сейчас я во все это не верю – сегодня папа холодный и бездарный. Я не знаю, кому еще написать письмо кроме мамы – может, Богу, или дьяволу, или просто в пустоту (возможно, именно она и похитила моего папу), с просьбой освободить. Тут я говорю то, что не только думаю, но и действительно хочу вынести в мир. Так же сильно и честно, как люблю его. Цепляюсь за надежду, что он может меня слышать – обычно папа выглядит так, словно он в настоящее время в обмороке.

– Я тебя теряю. – Решаю, пусть эта фраза немного повисит в тишине, чтоб папа прислушался. – Медленно. Это как отдирать пластырь с ранки. Чем медленнее, тем больнее. Маму я уже потерял и никак не могу вернуть. Сделай что-нибудь со своей работой, чтоб она между нами не стояла.

– Это как? Уволиться, что ли?

– Я хочу, чтоб мы были вместе. Когда ты был помощником судьи, у нас было время, чтобы на пианино играть и остальное.

– Хочешь поиграть на пианино – иди, играй! Играй хоть до ночи, но не указывай, кем мне работать! У меня одна жизнь, и я делаю то, о чем мечтал. Я прошел темный лес, проверку, экзамен, конкурс, я столько ночей не досыпал, как переживал, чтоб выбрали меня! Чтоб та клиника оправдала свою анонимность. Если хоть кто-нибудь узнает, от чего я лечился… Эта работа дает нам высочайшие преимущества.

– Какие же?

– Неприкосновенность. Безопасность. – (Гениально. Неужели папа уверен, что нам на голову не может упасть кирпич? Или мы не сможем в яму провалиться? Или нас ограбить не смогут из-за того, что он прикрывает татуировки-рукава черными рукавами мантии?) – Я стал зарабатывать больше денег! Это нужно нашей семье, как тебе объяснить?