Екатерина Мельникова - Аморальное поведение

– Наша семья разваливается. Никакая неприкосновенность не может остановить обрушение семейного гнезда.

– Из-за твоей мамаши! Перестань писать ей письма. Я тебе повторял сто раз: она не мать, не жена, не женщина, и вообще никто. Кто тебя растил? Я один! Эта экстремистка на мать похожа не была. И мне плевать на нее.

– Мне – нет. И что такое «экстремистка»?

– У тебя есть Бестолковый словарь. – У папы становится такой вид, словно ему стало плохо из-за собственного супа. Он воткнул мне нож в спину, а теперь хочет вытащить его, что ли. – Прости. Маму в семью мы не вернем. Не смогли мы ее сюда затащить, даже когда проживали вместе. Когда я разогнал нашу банду, она ушла тусить в другие. А потом ей повезло встретить мужика без пристрастий и темного прошлого, и ее как подменили. Тем не менее, она не вернулась к тебе. Она испарилась с концами. Но я-то здесь и не собираюсь уходить.

– У моего одноклассника так говорил отец, а потом развелся, и не только с его мамой.

– Не знаю, почему некоторые так поступают. Я – не представляю своей жизни без тебя. – Расширив глаза и развернув ладони, папа своей мимикой словно показывает весь масштаб своей любви, а также непонимания, как люди уходят от своих детей.

Я так больше не могу. Отец говорит красиво и искренне, но я знаю, что за этими словами не последует игра на пианино, и поездка на море, и вылазка в пиццерию. Ничего . Ничего из того, что позволило бы нам не просто знать, что мы любим друг друга, но и пользоваться своей любовью. Вкладывать ее в свое общение, в свои прогулки и чаепития, чтобы жить. Ведь именно ради этого живут люди? Ради любви. Раньше мы были лучшими друзьями, а сейчас я думаю, что же проглотить легче – папу или его отвратительный суп?

Помыв посуду, ухожу в комнату, сваливаюсь на кровать, закрываю глаза и в пространстве подсознания ищу того папу, который был у меня раньше. Зачем он всему положил конец? Папа повсюду в моей душе, живет там, как и Принцесса Лали. Может, он еще раз все обдумает и вернется? Я беру с тумбочки наше фото в рамке, когда слышатся шаги. Ко мне заходит папа, но не тот, которого я хочу видеть, я прячу рамку, чтобы не смотреть на нас при нем, а он крякает что-то по поводу учителя. Спрашивает, знает ли он, как до него дозвониться, если что. Мне нужно разбить о папину голову какой-нибудь ларек.

Я хочу, чтобы ты пригласил меня в кино! Я хочу, чтобы ты научил меня кидать камешки по поверхности моря. Мне хочется сыграть в четыре руки на пианино. Я всего хочу вместе с тобой!

Когда папа уходит, во мне загорается лампочка. Я даже подпрыгиваю на кровати. Вспоминаю, как Дмитрий Валерьевич уверял нас, что мы теперь одна семья. Может, хоть член моей школьной семьи поможет нам с папой быть вместе без стен? Может, Дмитрий Валерьевич сможет напомнить моему отцу то, что я существую? Знаю. Мне надо столкнуть этих двоих для разговора! Зря я дал учителю неверные номера. Мне казалось, всем учителям нельзя доверять, но что-то в словах новенького внушило мне надежду на обратное.

По тишине я определяю, что папа уснул, потому что даже когда я прижимаюсь к стене с чашкой вместо уха, то ничего не слышу. Стараюсь идти на пальцах чисто по привычке, ведь когда мой папа пьяный, вокруг него вырастают стены такой толщины, что мне можно стучать молотком, он все равно не услышит. Мой папа спит. После нашего ужина он выпил еще. По бутылке могу определить, насколько больше. Я вытаскиваю из его руки бутылку, а остатки сливаю в раковину, прежде чем вернуться – поцеловать папу и накрыть его пледом. Пианино стоит в его комнате с закрытой крышкой, и молчит. Ничего. Ничего.

Ничего. Я спасу нашу музыку. Спасу папу. И спасу нас. Мы связаны вместе навсегда. Мы как дольки из одного мандарина. Никого нет дороже, чем папа. И я его обязательно вытащу из бездны, что бы она собой ни представляла – я пройду в самую ее глубь, вокруг меня будут хихикать черти, но я их не испугаюсь, потому что буду идти за папой. Он увидит свет белый и сможет жить счастливо, как Выжившее дерево, с любой раной. И тогда стены между нами исчезнут.

Наутро после нелепой возни отец, лавируя по дорогам как сумасшедший, подвозит меня на мотоцикле прямо до крыльца, наделав много шумихи не только ревом двигателя, но и своим общим видом, и все вокруг оглядываются на нас, изумленно вздыхая и забывая тему разговоров. Уезжает он не менее впечатляюще, прижавшись на повороте боком мотоцикла к земле и обдав каких-то людей облаком пыли – такова папина экстремальная возня, поскольку он опаздывал на работу.

А я не выспался. Вечером я сперва написал письмо маме, но это не заняло так много времени, как работа над картиной, которую я пишу о папе и его Мертвой Принцессе. Вы правильно поняли, я сдался. Пока я не знаю, как выглядит его Принцесса, и делаю наброски, вынимая образ лишь из папиных рассказов. Люблю слушать его воспоминания об Альбине. Папа рассказывает мне, как они познакомились, как он начинал ухаживать, как поначалу они друг друга стеснялись, а потом целовались на склоне – там же, где были мы с Лали, но не только там. Папа так нежно и восторженно говорит о том, каково было любить Альбину, что меня пронзает иглой ревности. Прошло десять лет, а папа произносит «мы с Альбиной сходили…», «наши руки нашли друг друга» и «мы не могли оторваться от поцелуев» так, словно они ходили, держались за руки и целовались вчера вечером, и вот он только что вернулся со свидания, а каждая клеточка его мозга заполнена тем, что у него было с девушкой. Его первая школьная любовь значит для папы целый мир. Он застрял в нем, не зная, что мир настоящий тоже освещен солнцем, но папу не вытащить и не переубедить. Иногда мне страшно, что тот мир больше, чем который в его сердце могу занять один я. Меня терзают неоднозначные чувства. Я хочу, чтоб папа был счастлив, а для этого ему нужна живая девушка, которую он полюбил бы еще сильнее Альбины; с другой стороны я хочу, чтоб папа был только мой. Мне будет тяжело делить его с женщиной. С Равшаной-то я точно не собираюсь его делить. От Щуки Под Майонезом пора сочинить избавляющее заклинание, но об этом позже. Папа ее не любит, и это приятно. Но чем приятен факт его не проходящей любви к мертвой девчонке?

Может, моя картина утешит его? Ведь по факту их любовь была счастливой. И Альбина погибла, любя папу. Между ними не случилось ничего тяжелого. Папа должен посмотреть на это со стороны. Когда-нибудь моя работа станет достаточно хороша для того, чтоб подарить ее отцу и, если повезет, к картине будет прилагаться целая серия рисунков о нашей жизни – чтоб папа увидел, какая интересная штука жизнь даже без Альбины.

Моя ручка отказывается писать. В смысле, она заполнена чернилами, но после бессонной ночи мне не удается решать примеры самостоятельно. Я разобранный велик на простыни в гараже. И пока меня не соберут, никуда я не поеду. Умный одноклассник стоит у доски, а я пытаюсь списать его решение. Ведь Макс Ноев (также известный как Ковчег) не ошибается никогда. Математику он просто обожает, для него это как игра, в которой ему нет равных. Он решает и чуть ли не подпевает от счастья. Решатель примеров, уровень: Бог. Именно так я рисую Макса, решающего примеры – с крыльями за спиной и нимбом вокруг головы, а написанные им цифры вылетают с доски и плавают в воздухе по классу.