Екатерина Мельникова - Аморальное поведение

– Чем вы занимаетесь кроме работы?

– Музыка, пожалуй, занимает все мое время. Она как воздух. Я ей дышу. Она снаружи меня и внутри.

– Почему музыка – любовь всей вашей жизни?

– Такова моя сущность. Я выражаю чувства с помощью игры. Для меня нет большего удовольствия, чем петь под гитару. Что-нибудь еще?

– Да. Я могу ошибаться, но, по-моему, вы стараетесь от чего-то спрятаться в своей музыке. Мой папа так делает. Как-то раз давно говорю ему «давай в прятки». А он на гитаре играет. Он сказал: «а я уже спрятался». Говорю «где, пап? Ты же здесь!» «Меня нет. Я в музыке». Я тогда не понял, как это так. А сейчас, кажется, врубился. Я не замечал, что и со мной бывало так же: когда играешь на пианино, то совсем забываешь, что надо делать какую-нибудь дурацкую математику.

– Интересная история. Спросить-то что хочешь?

– О чем забываете вы?

– Опасный вопрос. – Говорит Юлия Юрьевна, душа ее спряталась подальше. Такому словесному наводнению я обязан дедуле, который в ярких красках рассказывал мне о бабушке, о маме моего папы, которая каким-то волшебным образом убедила его, что быть собой настоящим не всегда страшно.

– Ясно.

– Если это все, тогда запишем песню. Я спою ее под гитару, потом споем все вместе, затем весь класс поет без меня. Через неделю на следующем занятии мы сдаем зачет. Я вызываю четырех человек к доске, они исполняют один из куплетов и припев, за что и ставится соответствующая оценка. Если вы не выучили текст совсем – «два». Если вы выучили, но не поете, а просто открываете рот – «два». – Что я слышу? Стиль общения Дмитрия Валерьевича? Этот плут сам лично учил школьную приятельницу говорить или дал ей книжное пособие по запугиванию учеников? – Сегодня мы будем изучать песню легендарной группы. Я возьму гитару и наиграю. Кто угадает, что за музыку я исполняю – автоматом «пять» в дневник. Хорошо? – она подмигивает, вполне уверенная, что маленькие дети до такой музыки еще не дошли и никто сегодня «пять» не получит.

Самая большая ошибка взрослых – делать из детей детсадовских детей. Моя рука вскидывается в воздух самой первой и единственной, как только Юлия Юрьевна берет первые аккорды «Звезды по имени Солнце». Это любимейшая песня моего папы. Мне и текст этот в тетради записывать под диктовку не надо. Разбудите меня ночью, и я расскажу его наизусть.

«Пятерка» моя! Молодец, Кипяток!

По субботам государственные структуры не работают, что само по себе огромная радость – наконец-то выходные. Но только не для меня. В этом мире ничего не для меня. Радость – не для меня. Выходные – не для меня. Я сам себе больше не принадлежу. «Вы нам больше не подходите», мягко доносит собственная кожа. «Мы вам перезвоним», добавляет душа и захлопывает дверь, чтобы попрощаться навсегда. Лежу с ней в этой комнате, ограничивающей свободу в целом мире, и мне некомфортно даже в освобожденном от плена одежды теле.

Что делают нормальные люди в первую очередь по выходным? Гуляют со своими детьми.

А что делаю я?

Я – валяюсь у нее в кровати, когда меня извергает последний за ночь кошмар, думая о том, что произошло между мной и сыном несколько дней назад. Не ощущаю, как Равшана все еще гладит мою грудь и руки, покрытые разноцветными татуировками, которые начинаются на плечах и заканчиваются на кончиках пальцев. Моя кожа меня уволила, помните? Я ей надоел. Но самая большая тоска в том, что Равшана поставила на меня слишком многое. Лучше бы и она меня уволила из своей кровати. Пусть со строгим выговором, хоть как. Главное свалить.

Ночь с четверга на пятницу заставила задуматься, нужна ли мне эта жизнь такой, какая есть и могу ли я перевернуть ее одним движением. Мне снились страшные сны, будто мы со Степой играем у берега моря, я учу его кидать камешки, чтобы они скакали по поверхности воды, как мячик. Едва у Степы начинает получаться и меня накрывает его улыбка, как внезапно небо над нами переворачивается, мой сын теряет сознание, падает на берегу у черты песка и моря. Волны подкатывают под него, все ближе и настойчивее, я пытаюсь подбежать, воплю его имя во все горло, но мои ноги зарываются в песок, а волны смывают моего сына в океан. Мне остается только стоять и смотреть на пузырьки, как вода забирает у меня ребенка, я просыпаюсь с чувством безысходного отчаяния, потери и горя! Такого же горького на вкус, как в выпускном классе с Альбиной. Послевкусие того несчастного случая живет со мной по сей день, а что же будет, если я потеряю сына? Призраки беды поселятся со мной под одно одеяло?

Море забрало его у меня. Оно оказалось ласковее меня, родного отца. Оно позаботится о нем лучше, поскольку оно, прохладное, намного теплее моих объятий, ибо дом мой пустой, и я – пустой. Именно такое чувство выталкивает меня из кошмара, сопровождая до сих пор.

Ненавижу непроходящие чувства.

Сегодня ночью того хуже (всем кошмарам кошмар!) я вижу во сне (да в таком ярком, сочном), будто моему сыну уже лет восемнадцать, он высокий, крепкий и горячий красавец, все хорошо, НО! Я застаю его в этом сне в постели с мужчиной! Не то чтобы они были именно в постели… Степины руки были связаны над головой, они, вытянутые, висели в воздухе на цепи, а вокруг его обнаженного тела ходил мужчина, явно намного старше него, старше меня, и повсюду окутывал его руками и губами. Глаза Степы были закрыты, рот – раскрыт и слегка улыбался, а позвоночник его выгибался дугой. Меня вырывает в этом сне из тела. Я как будто выбегаю в другую квартиру, где сидит мой папа, бегу прямо через стену, словно призрак, и слова льются из меня, как из ведра:

– Папа! Мне надо тебе сказать!.. – врубаюсь на всю громкость и ору. – Степа! Он… О боже, что делать, папа?!

– Все ты виноват. – Отвечает отец с полными глазами слез, точно давно обо всем знает и прячет это от меня внутри, не зная, что, как свитер, вывернут наизнанку. – Это ты. Виноват. Во всем. Ты не был ему другом. В жизни Степы не было крепких, дружеских отношений с мужчиной. Ты ему этого не дал. Он вырос и нашел себе другого, который его приласкал, да не так, тебе благодаря! Надо было меньше шляться по девкам, вроде секретарши. Тем девкам, у которых пуля в голове.

Это у меня – пуля в голове.

Клянусь, я просыпаюсь, как опрыснутый ведром воды, в море пота. Вокруг меня скрутилось одеяло. Простыни душат меня. А подушка взялась складками, похожими на усмешку. Она смеется надо мной, словно именно подушка является зачинщицей кошмара и видит, что шалость ей определенно удалась. Мне необходимо меньше пить перед сном, потому что в таком случае мне видятся или снятся всевозможные зрелища. Зрелища, типа смеющейся подушки или умирающего сына. Или как сын зажигает с любовником, а это удар в промежность любому отцу, даже такому чокнутому, как я – теперь я начинаю это ощущать .