Владимир Жданов - Алкогольный террор. Лекции профессора Жданова

В день открытия общества в его члены были приняты 151 человек. Всего семь лет, до своей безвременной кончины, недавний выпускник Духовной академии, совсем еще молодой священник окормлял это общество, а количество трезвенников возросло в нем за этот срок до 70 тысяч (!) человек.

Примечательно, что сам батюшка никогда в жизни не пил спиртное. Еще когда он был студентом Духовной академии, товарищи не могли склонить его выпить ни одного глотка вина.

— Кровью пахнет, — говорил он, отстраняя предлагаемую рюмку.

— Как кровью?! — изумлялись сокурсники.

— Так… Много из-за алкоголя пролито крови, много драк, убийств. Вот и пахнет. Не могу пить…

Горячий призыв о. Александра «За Христа, за трезвость!» получил широкий отклик в Санкт-Петербурге. Александро-Невское общество трезвости за несколько лет разрослось до масштабов общегородского, а его отделения охватили всю столицу, пригороды и уездные города.

— Брат! Пойдем к отцу Александру, — говорили друг другу петербургские рабочие, — пусть он нас вытащит из болота пьянства и распутства…

— Ваня! — умоляла мужа убитая горем жена. — Пойди к отцу Александру! Он поможет тебе остепениться…

Следует отметить, что в Санкт-Петербургском Александро-Невском обществе трезвости изначально обращалось внимание не только на воздержание от употребления спиртного. Гораздо большее значение придавалось целостному развитию личности. Для этого члены общества учились здоровому образу жизни и бесконфликтному общению, совершенствовали свое профессиональное мастерство, приобщались к русской культуре и, конечно же, воцерковлялись.

Отец Александр устремлял членов общества к их духовному трезвению, к преображению всей жизни бодрствованием во Христе. Этому он учил с помощью внебогослужебных бесед, издаваемых им книг, журналов, газет; с помощью чтений, литературных вечеров, приобщения к церковному пению, умело организованных паломничеств и крестных ходов.

Более же всего батюшка Александр верил в отрезвляющую силу церковных таинств, молитв, а также произнесенного и печатного слова. Во время простых и кратких бесед с народом о. Александр излагал свои мысли преимущественно в конкретных образах и примерах, давая слушателям нечто цельное, законченное, способное войти в живую связь с их личной жизнью.

Редактируемые батюшкой многочисленные книги и четыре религиозно-нравственных журнала («Отдых Христианина», «Трезвая Жизнь», «Воскресный Благовест», «Известия по Санкт-Петербургской Епархии») содержали в себе не просто скучную риторику или бесцветные рассуждения на религиозные темы, а наполнялись живым словом, которое становилось реальной отрезвляющей силой.

О том, как любили священника Александра Рождественского и как скорбели об его утрате православные петербуржцы, красноречиво свидетельствуют слова, сказанные на его кончину выдающимися пастырями, писателями, общественными деятелями того времени. Свидетельствует о том и многотысячный людской поток, шедший в день похорон 8 июля 1905 года за белым гробом почившего от Воскресенской церкви у Варшавского вокзала до Никольского кладбища Александро-Невской Лавры.

Приведем лишь некоторые слова современников, сказанные в память об Александре Рождественском [13] Михайлов В. А., Цыганков В. А. Петербургский батюшка Александр Васильевич Рождественский. СПб.: Неупиваемая Чаша, 2000. — С. 33–46. . Писатель Евгений Поселянин:

«Насколько плодотворна была деятельность отца Александра, можно судить по тому, что основанное им Александро-Невское Общество трезвости имеет свыше 70 тысяч членов.

70 тысяч трезвенников!

Ведь это значит — 70 тысяч семей, то есть целое население крупного города можно считать застрахованным от когтей нужды, безработицы, беспросветного земного ада! Это — громадная область, отвоеванная у сатаны, это великий живой дар Царствию Божию.

Но как надо было поработать, чтобы в короткое время совершить такое громадное дело. И какое великое чувство любви к народу и жалости к нему надо было носить в себе, чтобы ни разу не изнемочь в непрерывном и все расширявшемся труде.

И он, действительно, и любил, и жалел. Его впечатлительная душа была глубоко уязвлена созерцанием всех темных сторон простонародной жизни, и душевные немощи народа заставляли его глубоко страдать. Он мне рассказывал, что в тот день, когда ему, по случаю поста, пришлось первый раз в жизни исповедовать народ, он из церкви еле дошел домой и почти без чувств повалился на кровать. Ему хотелось кричать криком от невыносимой внутренней боли. Пред ним разом обнаружилась вся бездна человеческого порока, все то ухищренное, часто могущее казаться невероятным зло, какое гнездится в душе человеческой.

И вот, на то, чтобы внести луч света в такие объятые мраком жизни души, чтобы побороть эту власть зла, — он и отдал всю без остатка свою молодую ревность. Он не мог не действовать, потому что в душе его жила необоримая, живая вера в несколько великих духовных сил: в верховную силу добра, в силу таинств Православной Церкви, в силу церковной проповеди, в силу печатного слова.

…Частая исповедь и причастие были в руках о. Александра главными средствами. Не знаю, проходила ли в его церкви хоть одна обедня без причастников…

После вечерней службы ежедневно бывали чтения с картинками волшебного фонаря в большой зале церковного дома. Было приятно видеть, как напряженно слушали люди о. Александра.

Он был неистощим в темах. Где ни прочтет что-нибудь хорошее и подходящее, непременно уже принесет к своим трезвенникам.

В беседе с народом он был весьма прост, понятен; сухой человек назвал бы его сентиментальным. Он владел тайной потрясать порою до глубины души своих слушателей. Поздним вечером поднимался он из залы в свою квартиру, и, когда его трезвенники уже давно покоились мирным сном, он все продолжал трудиться, и все для них… В эти поздние часы я навещал обыкновенно о. Александра, так как тогда его можно было видеть без помехи. Какой это был единственный, незаменимый собеседник! Он всем интересовался, все знал, все близко принимал к сердцу, и всякая беседа с ним чрезвычайно освежала ум.

Он был счастлив своею деятельностью. Трезвенники его, число которых быстро росло, окружали его величайшею любовью. Его начинали ценить не только среди трудящихся классов столицы, но и во дворцах.

Епархиальная власть с величайшим сочувствием следила за его деятельностью. В 32 года он имел уже наперсный крест из Кабинета; говорили, что скоро его ждало протоиерейство…

…Если принять во внимание, какою организаторскою способностью, какою неутомимой жаждою деятельности отличался этот человек, если вспомнить, что ему было всего 32 года, если подумать, какие обширные планы пресекла его смерть; если знать, как громадно было его влияние на трудящийся люд, и как оно все росло, и как нужен всем кругам столицы такой человек, и как таких людей мало. Я едва ли ошибусь, назвав смерть этого замечательного священника, уже громадное дело сделавшего, но обещавшего впоследствии еще больше, великим несчастьем…