Лана Ланитова - Евгения

– Здравствуй Гришенька, миленок мой ненаглядный, – прошептала она, склонившись к его виску. – Что так долго не было тебя, родимый? Истосковалась я по тебе. Сил нет, как соскучилась. Все-то выглядывала я твою повозку. Все глазоньки просмотрела. Степан чуть косой меня не порезал, стояла словно столб, на дорогу глядючи.

– Так уж и ждала? – недоверчиво, но с улыбкой, спросил ее Григорий.

– Ждала, любый мой. Уж и бабы-то надо мной смеются. Знают, как я сохну-то по тебе. Говорят, что дура.

– Почему дура? – продолжал улыбаться Григорий.

– Потому и дура, что люблю не ровню, а барина, – женщина опустилась ниже и неловко чмокнула Григория в руку.

– Ну, чего ты, глупая? – оконфузился Григорий, но руки не отнял.

– Глупая, Гришенька, знаю. Вокруг тебя все больше барышни красивые ходют. А я из простых. Крестьянского роду, – она отпрянула и села. Глаза с обидой смотрели вдаль.

– Ты больно-то не прибедняйся. Сама знаешь, что хороша… – он легонько потянул ее за руку.

– Ой, Гриша… – она шмыгнула носом и отвернулась.

– А что муж твой?

– Он и рад бы, да я гоню его от себя, – возразила Ольга. – Ты же сам все знаешь. Зачем спрашиваешь?

– Как так? Родного мужа? – с притворством продолжал Зотов.

– Пьет он еще шибче, – пожаловалась она. – И на работу ходить перестал. Свекор его ругает, а толку? Иной раз и сам бражничает вместе с ним. А мой, когда выпивши, совсем слаб по мужской части. Но зло на мне срывает. Колотит меня, будто я виновна в его болезни. Он, говорят, когда мальчонкой-то был, зимой в лесу потерялся. Насилу живым нашли. Вот, видно, тогда и заморозил все свое хозяйство. Потому у нас и деток нет. А я так родить хочу… Может, от тебя бог даст.

– Ты чего удумала? – он нежно взял ее за подбородок.

– Неужто тебе жалко, Гриша? Родила бы мальчика. Пусть бы бегал, рос. А как вырос, я бы ему всю правду рассказала, кто его отец на самом деле. Он уважал бы тебя.

– А ничего, что муж твой рыжий, а я с черными волосами? А ну, как родится чернявый? Что мужу-то скажешь?

– Ой, Гриша, да мне все едино. Семь бед – один ответ. Меня свекры заели – чего, мол, не рожаешь? «Пустоцветом» кличут. А как им сказать, что не во мне дело? Скажу если, муж совсем меня прибьет. Так и маюсь. Обиды сношу, слезы глотаю, – она помолчала, кусая ровными зубами травинку. – Говорят, что жена у тебя скоро родит, вот бы и мне так…

– Дуры вы, бабы, – усмехнулся Григорий и потянул Ольгу за светлый рукав блузки.

Женщина упала под него, словно подкошенная. Голубые глаза смотрели ласково, с неподдельной любовью. Григорий навалился сверху и поцеловал Ольгу в губы долгим и нежным поцелуем.

– Останешься на ночь? – с придыханием спросила она.

– Знаешь же, что останусь, – отвечал он, чуть отстранившись. – Видишь, скоро закат. Приходи сегодня в охотничий домик, я там буду ночевать. Найдешь дорогу?

– Неужто нет? – с радостью ответила она.

– А что, тебе здесь и любиться больше не с кем? Неужто мужиков мало?

– Как я могу с кем-то любиться, ежели в думах один ты? Да и с кем тут?

– Ну, как же? Вон, молодой, в синей рубахе. Чем не хорош? Высок, красив и говорит смело. А?

– Ты это о Федоре Красникове?

– Его Федором зовут?

– Да. Так тут его Аленка с нами работает. Она за него любой бабе глаза выцарапает. Да и не люб он мне вовсе. Гриша, я тебя одного ведь люблю. Больше жизни.

– Попроси распрячь Орлика. Скажи, чтобы пить сразу не давали. Часа через два, не раньше. Я приду потом и проверю.

– Чичас, Гришенька. Я скажу тогда Матвею. Он с радостью. Он страсть, как обожает твоих жеребчиков. И право дело, они такие же пригожие, как и их хозяин.

Григорий рассмеялся, красиво запрокинув черноволосую голову.

– Иди уж, непутевая. Твоими устами бы мед пить. И принеси вечером поесть чего-нибудь и вина.

Он сунул ей в потную ладошку смятые деньги.

Охотничий домик господ Зотовых находился чуть вдалеке от заливных лугов села Николаевское, в лесистой части, недалеко от берега Оки. Это был одноэтажный основательный сруб из толстых просмоленных дубовых бревен. Торцовый фасад был обращен в сторону реки. Небольшие окна украшали резные наличники. Массивные ступени крытого крыльца вели в широкие сени. А из сеней дверь открывалась в большую комнату. От нее расходились двери в две другие комнаты, служившие спальнями. Охотничий домик нечасто использовался по назначению. Когда Зотов старший баловался охотой, то останавливался здесь со своими гостями, чтобы согреться чаем, закусить и выпить вина. Хранились здесь и ружья с патронами, под замком, в старом сундуке. Домик этот всегда запирался от случайных гостей. Вокруг него шел высокий забор, за который никому не было хода. Последний раз Григорий останавливался в нем пару недель назад.

Зотов отворил тяжелые ворота и зашел во двор. Легко поднялся по ступеням крыльца и увесистым ключом открыл дубовую дверь. Дверь легонько скрипнула. В доме стоял полумрак, и было невыносимо душно. Пахло так, как часто пахнет в бане. Это был запах горячего дерева. Зотов прошел в чистую горницу и распахнул окна. Лесной воздух ворвался в духоту комнат. Зотов с наслаждением стянул сапоги и снял влажные портянки. Босые ноги ощутили сухой жар нагретых половиц.

Он сходил за водой и разжег самовар. А после попил чаю. На лес опускались сумерки. Кровавое солнце катилось к закату.

«Что-то долго Ольга не идет, – подумал он. – А вдруг муж ее поколотил и в доме запер?»

Он не испытывал большой страсти к этой женщине. Все его страсти к ней улеглись еще год тому назад. Но тот факт, что этой ночью ему, возможно, придется спать одному, заставил его немного понервничать. Григорий не любил ночевать в одиночку в охотничьем домике.

За окнами давно стемнело, из леса потянуло сырой прохладой. Григорий прикрыл окна и разжег небольшую печурку. Огонь уютно потрескивал, с жадностью занимаясь над сухими поленьями. А Зотов все думал о несносной свояченице. Его сердце томилось от тоски и острого желания, бросить все и прямо среди ночи помчаться домой. А там, таясь от всех, хоть в замочную скважину смотреть на нее. Смотреть и думать о том, чем она пахнет вблизи, о том, какая у нее мягкая кожа. И эти губы, вечно растянутые в улыбке.

«За что мне это наказание? – с досадой думал он. – Жил спокойно, не тужил».

От злости он выругался матом и швырнул со стола медную кружку. Кружка улетела со звоном в темный угол. И одновременно с этим он услыхал едва слышный стук.

«Должно быть это Ольга», – подумал он и пошел открывать.

Укрывшись с головой в старый клетчатый платок, на пороге стояла Ольга. В ее руках была тяжелая корзина, накрытая белой тряпкой.

– Что так долго? – недовольно пробурчал он. – Я уже проголодался.