Алексей Агапов - Охотники

Следы уходили в снег лишь на чуть, будто не человек, а белка пробежала. Кровавых пятен больше не было видно.

Тропа забирала вправо и, описав большую, в несколько километров, дугу, привела к дороге. По счастью, снег здесь ещё не убрали, так что след не терялся. Старец шёл теперь к югу, к той как раз деревне, где мы арендовали несчастного гончего кобеля. Андрей Иванович велел смотреть больше по краям, чем на саму дорогу: «Так наверно увидите, если к лесу сойдёт. Не в деревню же он». И точно – перед развилкой следы дали вправо и снова ушли в лес.

Идти на лыжах мне становилось всё труднее: снег не осел ещё, и я постоянно проваливался в него, ноги сворачивались поминутно. Дыхание моё без привычки совсем сбилось, и гландами и нёбом я ощущал сукровичный привкус. Андрей Иванович не видел этих мучений – либо не хотел их видеть – и скользил вперёд, будто по ровному льду на коньках бежал.

Легче стало, когда убавили до спокойного шага. Андрей Иванович сделал пальцем знак, чтобы мы не шумели, сам был осторожен и внимателен, всё более замедлял ход, а скоро и вовсе остановился. «След бросать надо. Он к реке идёт, близко уже тут. На нашей стороне озерца есть и болотце. Он теперь там где-нибудь заляжет, а нам обход надо делать».

Двинулись от тропы. Лес кончился на значительном от реки расстоянии, и перед нами лежало пустое заснеженное пространство. Не выходя на открытый снег, Андрей Иванович повёл краем, по мелкому ельнику. На беду, с неба снова начало падать, так что, когда мы снова наткнулись на след, его почти занесло уже. «На болото ушёл», – подтвердил свою догадку Андрей Иванович. «Вон, слышно, сорока стрекочет: его зачуяла».

Иванов хотел тут же идти к болоту, и мы поддержали его, но Андрей Иванович остановил, сказав, что теперь, если спугнём старца, нам его долго нагонять придётся. А так – он в болоте пережидать будет и никуда не денется, так что лучше устроить облаву на следующий день.

После лыжного пробега мы все – я в особенности – чувствовали усталость и поэтому, хоть и были в азарте, согласились продолжить охоту утром. Егерский дом оказался не далее, чем в трёх километрах к северу от болота. Затопив печь, Андрей Иванович оставил нас отдыхать, а сам отлучился в монастырь – набрать загонщиков.

Утром, наскоро перекусив хлебом, мы поспешили на место. В леске недалеко от болота нас уже поджидали сорок человек монашей братии. Андрей Иванович увёл их ближе к реке и выстроил для облавы, затем вернулся к нам и велел брать номера [№1] из шапки. Я вышел вторым и должен был стоять между первым Ивановым и третьим Михаилом по центру линии [№1]. Утоптав кругом снег, я присел, спрятавшись за калиновым кустом, и приготовил оружие. Мне было видно, как Михаил, тоже утоптав под ногами площадку, встал на изготовку, прислонившись плечом к стволу старой берёзы. Андрей Иванович дунул в рог, и цепь монахов, издавая молельные звуки, пришла в движение.

Казалось, время тянется необычно долго. Я начал думать уже, что старец ушёл с болота и ожидать его бесполезно, как вдруг, прямо перед монашей грядой, из-под снега вырвалось чёрное. Изготовив ружьё, я смотрел, не побежит ли ко мне, однако фигура дала левее – там стоял Иванов. От мысли, что теперь точно на меня не пойдёт, взяла такая досада, что я опустил ружьё. И зря: видно, что-то почуяв, старец поменял направление, и скоро я увидел его так близко, что можно было стрелять. И я выстрелил.

Пуля стукнула в дерево, а пока я перезаряжал, старец был уже далеко. Он снова бежал на Иванова, и скоро тот выстрелил – тоже промах.

Видя, что добыча уходит, я решил стрелять в угон [№1], но не мог поймать мечущуюся цель.

С первого номера прозвучал ещё один пудельной [№1] выстрел, а потом я увидел, как Иванов с криком бежит за старцем.

Андрей Иванович, тоже заметивший это, подул в рог, но Иванов, будто не замечая ничего вокруг, бежал глубже в лес. Некоторое время его спина петляла между деревьями, пока не скрылась за ними. Через минуту из леса донеслось эхо выстрела, после этого была тишина.

Мы ждали около получаса, но Иванов не возвращался. Пристегнув лыжи, пошли искать. След тянулся далеко и привёл к дороге. Здесь он обрывался: утром машина счистила снег, и мы не знали, куда идти дальше.

*

– Нашли? – спрашиваю я. Однако по одному виду Андрея Ивановича всё ясно:

– Нет.

Больше ни слова – молчание. Ватная тишина до судорог натирает кожу сухими волокнами. Порывает вскочить и крикнуть от раздражения, но – желание затухает, когда Андрей Иванович открывает печь, чтобы вынуть завтрак: картошка.

Михаил первым садится за стол. Мы едим, макая клубни в солонку.

Иванова нет двое суток. Вчера поисковая бригада прочёсывала лес от места облавы до дороги, потом в обратную сторону – до братских могил. Никаких следов. Если такие и были, их укрыл снег.

Сегодня, говорит Андрей Иванович, снега быть не должно. Снаружи нас обдаёт холодом, но мороз умеренный, без перегиба.

Бежим по хрупкому снегу. Даже вблизи опушки лес плотный, но деревья будто расступаются перед нами, открывая дорогу. Лыжи слушаются меня теперь; я бегу с удовольствием, мне легко дышать. Хмурое настроение утра рассеивается, будто снег с потревоженной ветки, падает на каждом шагу, оставаясь лежать на лыжне позади меня. Я надеюсь не подобрать его на обратном пути.

Мы приходим в деревню. Ещё вчера Андрей Иванович сговорился с местными о том, чтобы взять собак для поиска Иванова. Трое мужчин вызываются идти с нами в лес. Мне не хочется никуда идти. Я говорю об этом Михаилу, который смотрит мне в лицо и, что-то решив про себя, уходит.

Я остаюсь в деревне. Собачатник, тот самый, у которого мы брали Гермеса, приглашает меня к себе. У него просторная изба в несколько комнат; пол, хоть и видно, что его убирают, будто оброс собачьей шерстью, и мне становится неуютно, когда, разувшись, я оглядываюсь по сторонам в надежде увидеть тапки, но не нахожу их.

Старик ведёт меня в зал и, по традиции домостроя, усаживает в красный угол. Собаки – их здесь не меньше десятка – чувствуют себя хозяевами дома, лезут ко мне, норовя запрыгнуть передними лапами на колени. Я брезгую прикасаться к чужим животным и пытаюсь защититься от них локтями. Признаться, я вообще не люблю собак.

– А ну, место! – слышу я, наконец, и псы оставляют меня, разбредаясь по дому; кто-то ложится здесь же, возле стола. Старик, кажется, вовсе не замечает моего неудобства. Он что-то рассказывает мне, разливая чай и накладывая варенье в розетки, наверное, о собаках. А я безуспешно пытаюсь вспомнить его имя.

Допив чай, я отказываюсь от навязчивых предложений повторить. Старик заискивает, словно холоп перед барином, предлагает партию в шахматы и тычет в меня клетчатой доской. Я спасаюсь почти что бегством, несвязно объясняя что-то о желании прогуляться одному. Выручает ружьё, прихваченное на всякий случай утром.