Пеле - Пеле. Я изменил мир и футбол

Продолжалось это ровно девятнадцать минут. Мне, как и миллионам других бразильцев, еще предстояло получить один из жестоких уроков бытия: в жизни, как и в футболе, нет ничего определенного, пока не просвистит финальный свисток.

Да и откуда нам это было знать? Мы были молодыми, играли в молодую игру и жили в молодой стране. Наш жизненный путь еще только начинался.

Накануне того дня – 16 июля 1950 года, даты, которую помнит каждый бразилец, как день смерти любимого человека, – трудно было представить что-либо, способное сплотить всю страну воедино. Тогда бразильцев разъединяло слишком многое – огромная территория страны в том числе.

Казалось, наш городок Бауру на нагорном плато в глубинке штата Сан-Паулу находился немыслимо далеко от гламурной, пляжной столицы Рио, где проходил последний матч Кубка мира. Рио был весь в ритмах самбы, плавился в тропической жаре и был заполнен девушками в бикини, то есть был именно таким, каким большинство иностранцев представляют себе Бразилию. В Бауру, напротив, день матча выдался таким холодным, что мама решила разжечь плиту в кухне – само расточительство, но так она надеялась согреть гостиную и не дать тем, кто к нам пришел, замерзнуть насмерть.

Если уж даже мы чувствовали себя в тот день удаленными от Рио, то представляю себе, как должны были чувствовать себя мои соотечественники бразильцы, жившие в бассейне Амазонки, или в обширной заболоченной местности Пантанала, или на скалистых, засушливых землях сертау на северо-востоке страны. Бразилия больше, чем вся континентальная часть Соединенных Штатов, а тогда она казалась еще громаднее. То было время, когда лишь сказочно богатые люди могли позволить себе автомобили, и в любом случае в Бразилии едва ли можно было найти асфальтированные дороги, чтобы проехать на них. Увидеть что-либо за пределами родного города для всех, кроме немногих счастливчиков, было далекой мечтой. Мне было пятнадцать, когда я впервые увидел океан, и немногим меньше, когда я впервые увидел девушку в бикини!

Хотя, по правде говоря, нас разделяла не только география. В том далеком 1950 году, когда Бразилия, щедро наделенная многими ресурсами, одаренная золотом, нефтью, кофе и миллионом других природных богатств, впервые принимала чемпионат мира по футболу, по сути, страна выглядела как две различные страны. У магнатов и политиков Рио были особняки, построенные в парижском стиле, собственные ипподромы и курорты с пляжами.

При этом примерно половина бразильцев обычно недоедала. Лишь один из трех мог с грехом пополам читать. Я с братом и сестрой входил в ту половину населения, которая обычно ходила босиком. Это неравенство коренилось в нашей политике, нашей культуре и нашей истории – я принадлежал всего лишь к третьему поколению в моей семье, родившемуся свободным.

Много лет спустя, уже после того, как завершилась моя футбольная карьера, я встретился с великим Нельсоном Манделой. Из всех людей, с кем я имел честь когда-либо встречаться – папами, президентами, королями, голливудскими звездами, – никто не произвел на меня большего впечатления. Мандела сказал: «Пеле, здесь, в Южной Африке, у нас много разных людей, говорящих на разных языках. У вас в Бразилии много богатства и только один язык, португальский. Так почему твоя страна не богата? Почему твоя страна не едина?»

Тогда у меня не нашлось подходящего ответа, нет его у меня и по сей день. Но на протяжении жизни, в течение всех моих 73 лет, я видел прогресс. И я знаю, как мне кажется, когда он начался.

Да, люди могут сколько угодно проклинать 16 июля 1950 года. Я их понимаю, я сам это делал. Но, по моему мнению, именно в тот день бразильцы ступили на долгий путь к более тесному единению. В тот день, когда вся наша страна впервые собралась вокруг приемников, вместе праздновала и вместе страдала как единая нация. День, когда мы увидели силу футбола.

Мои самые ранние воспоминания о футболе связаны с уличными пикап-играми, когда бежишь, петляя меж каменных домиков, вдоль грунтовых дорог в рытвинах, забивая голы и покатываясь, как сумасшедший, от смеха, умолкая лишь на мгновение, чтобы сделать глоток холодного, тяжелого воздуха. Мы играли часами, до тех пор, пока не появлялась боль в ногах, пока солнце не садилось, и наши мамы не звали нас домой. Никакого специального снаряжения, никакого дорогого трикотажа. Только мяч или что-нибудь похожее на него. Именно в этом кроется вся красота игры.

Что же касается того, что я выделывал с тем мячом… Что ж, почти всему, что знаю, я научился у своего отца, Жуана Рамоса ду Насименту. Как это бывает практически с каждым в Бразилии, он был известен по своему прозвищу – Дондиньо.

Дондиньо был родом из городка в штате Минас-Жерайс, название которого в буквальном переводе означает «генеральные шахты» и где в колониальные времена добывалось много бразильского золота. Когда Дондиньо встретил мою маму Селесте, он все еще отбывал срочную военную службу. А она училась в школе. Они поженились, когда ей было лишь пятнадцать лет; в шестнадцать она забеременела мной. Родители назвали меня Эдсоном – в честь Томаса Эдисона, потому что электрическая лампочка пришла в наш город совсем незадолго до того, как я появился на свет в 1940 году. Их это настолько впечатлило, что они решили таким образом почтить изобретателя. Как оказалось, они потеряли в имени одну букву, но все равно мое имя мне всегда нравилось.

Дондиньо относился к солдатской службе серьезно, но главной его страстью был футбол. Он был 6 футов ростом – великан для бразильца, особенно в те дни – и очень умело владел мячом. У него был особый талант высоко выпрыгивать и забивать мячи головой – однажды он поразил всех, забив таким образом пять голов за один матч. Возможно, этот национальный рекорд не побит и по сей день. Годы спустя люди будут говорить, что единственный бразильский рекорд по забиванию голов, который не покорился Пеле, принадлежит его родному отцу!

Это не было совпадением. Убежден, Дондиньо мог стать одним из величайших бразильских игроков всех времен. У него просто не оказалось возможности доказать это. Когда я родился, папа играл в полупрофессиональный футбол в одном из городов штата Минас-Жерайс – Трес-Корасойнс, что в переводе означает город Трех сердец.

Если честно, то на жизнь едва хватало. В то время лишь в немногих элитных футбольных клубах давали достойную заработную плату, в подавляющем же большинстве других такого не было. Быть футболистом тогда означало принять на себя незавидный статус, сравнимый со статусом танцора, художника или человека любой другой профессии, которую избирают из любви к ней, а не потому, что она приносит реальные деньги. Наша молодая семья кочевала из города в город постоянно в поисках очередного заработка. Как-то мы прожили целый год в гостинице, скажем так, не совсем класса люкс. Как мы шутили после, это был нулезвездочный курорт для футболистов, а также для коммивояжеров и самых что ни на есть бомжей.