Евгений Подгаевский - Муха, или Шведский брак по-русски

Утром, когда солнце осветило живописные окрестности небольшого местного озера, сторонний наблюдатель мог бы увидеть такую картину. На одном берегу, рядом с кустами на изумрудно зелёной травке, сладко спали, обнявшись друг с другом, два джентльмена в смокингах. На другом почти в идентичной позе почивали две взлохмаченные леди с измазанными тушью щеками, в красивых длинных платьях.

Конечно, увидь Вася с Петей подобное соседство раньше, чем дамы, они бы спешно скрылись, чтобы, может быть, и дальше изображать утопленников. Но уж очень они устали. И физически, и морально. Морально даже сильнее. И потому сон их был глубок. Как у богатырей.

Как назло, в камышах, почти рядом с дамами, вдруг стала покрякивать дикая утка. Сначала тихо, а потом всё громче и громче. То ли селезень её, наконец, подмял, то ли с вечера скушала не то, но стала вопить, гадина, протяжно и истошно. Не своим голосом. Застрелить её мало!

Валя открыла глаза, подняла голову и… вдруг резко затормошила Любу:

— Люба, вставай, вставай быстрей! Ты погляди-ка, где тела наших утопленников всплыли!

… Над безмятежно спавшими Васей и Петей надменно и угрожающе нависли фигуры их благоверных. В руках у Вали и Любы мелко дрожали выломанные прутья.

Валя и Люба посмотрели друг на друга, разом набрали в грудь воздуха и гаркнули единым жутким раскатом:

— Вста-ать!!!

… А в посёлке в это раннее время Федька-гармонист дудел в рожок. Да в рожок, Федька ведь пастух, а гармонь и припевки — это его хобби, в свободное от основной трудовой деятельности время. Под звуки рожка хозяйки выгоняли на улицу коров, чтобы те общим стадом под присмотром Федьки двинулись на пастбище. Бабы задорно переговаривались, Федька балагурил. И вдруг — боже, да что ж оно такое!? — мимо коров, мимо баб и Федьки промчались два помятых джентльмена в смокингах, а за ними две взлохмаченные леди в длинных платьях с разрезами.

Немая сцена.

— Так это ж Петька с Васькой! — опомнилась одна хозяйка.

— И Валька с Любкой! — опомнилась другая.

— Бабоньки! — торжественно сказал ошарашенный Федька остолбеневшим хозяйкам. — Клятву даю: я не я буду, если не прознаю, что это за история такая таинственная сотворяется у нас под боком прямо на наших глазах в родном посёлке. Под заборами высматривать буду, под окнами выслушивать стану, за сараями и сортирами лазить не погнушаюся, всех соседей опрошу, но всё одно прознаю!

…Петя в смокинге заскочил в спальню, Валя за ним. Петя в угол, Валя за ним. Подбежала с ходу, развернула, схватила за плечи, пригнула его голову к себе, стала быстро и горячо целовать в губы, щёки, глаза и приговаривать:

— Мой хороший, мой золотой, да как же сильно я тебя люблю, люблю, люблю!.. Ты мой единственный и желанный!

Петя с Валей упали на кровать.

Деревянная спинка кровати, как сумасшедшая, билась о стенку.

… А у Васи с Любой состоялся разговор иного рода. Василий успел спрятаться в маленьком подсобном, не до конца отремонтированном помещении, где находился отопительный котёл. Сидел в смокинге на полу среди кульков с цементом, шпаклёвкой, тут же стояла измазанная засохшим раствором кастрюля, рядом валялся мастерок.

— Значит, она чудная, божественная, неповторимая! А я? — негодующе спрашивала Люба через закрытую дверь.

— Так ведь это же ты и была, Любаша — Василий осторожно выводил разговор в нужное направление.

— Получается, что не я. Мне ты таких слов не говорил.

— Да как же не ты, Любаша? Ты-ы. Я же ведь… — Вася не знал, что придумать. — Я же ведь твою родинку на левом плече сразу усёк. Я сразу всё понял, Любаш, вот честно говорю, но решил продолжить игру. А ты повелась, Любаш. А так бы я ни-ни, ты что!

Прислушался в надежде, что лапша повисла на ушах.

— Брешешь! — послышалось из-за двери. — Муха покоя не даёт?

— Какая муха? — удивился Вася, ничего не понимая. Ему почему-то вспомнилась муха в Петькиной тарелке. Он пожал плечами. — Чего это ты про Петькин борщ вспомнила?

За дверью молчание. Вася вдруг заорал:

— А мне тут сколько ещё голодным сидеть?

— Хорошо, — раздалось из-за двери. Как-то спокойно раздалось, что могло вызвать лёгкое подозрение, но Вася не уловил его. — Борща налить?

- Налить! — приказал Вася. — Со сметаной.

Через какое-то время маленькое окошечко в подсобку открылось. Люба просунула тарелку борща, в которой уже была ложка, подала также кусок хлеба.

— Есть будешь на моих глазах, — сказала Люба. И уставилась на Василия.

— На твоих глазах ещё с большим аппетитом, — миролюбиво сказал Вася.

Зачерпнул, поднёс ложку ко рту и увидел в ней… муху. Возмущённо засопел.

— Что такое? — ласково спросила Люба.

— Испытывать меня решила? Нарочно бросила?

— Конечно. Ты же у нас разборчивый. Чересчур. А вот Петя не разборчивый. Он борщ с мухой съест. Правда, к чужой бабе не побежит. Странное сочетание.

— Это ещё как сказать, — проговорил Вася.

— Ну не знаю, но с тобой надо что-то делать. Хочу, чтоб как Петя стал. Полюса тебе поменять придётся.

— Чего? — не понял Василий.

— Лучше борщ с мухами, Вася, — сказала Люба. — Пока не съешь, не выпущу.

— Не буду есть! — возмутился Вася.

Окошко захлопнулось. Вася закричал:

— Ты прекрасно знаешь, что дверь я выламывать не стану! Мне же с ней потом и муздыкаться! А тут и без этого… весь ремонт на мне! Этого никто не видит и не ценит!

В ответ — молчание.

…Прошло какое-то время. Люба постирала кое-что из белья, развесила во дворе.

— В суд подам за незаконное удержание личности, — донеслось из-за закрытого окошка.

— Я нашу районную судью видала, — ответила Люба. — Крупная женщина. Мать-одиночка, сама воспитывает троих детей. Когда будешь перед ней выступать, не забудь рассказать про преимущества шведского брака. Она тебя прямо в зале заседаний по стенке размажет.

Ещё через некоторое время из окошка донеслось:

— Любаш, подойди-ка сюда.

Люба открыла окошко, заглянула.

— Любаш, — сказал Василий. — А можно я борщ съем, но муху выброшу. Петька-то муху не ел. Честно говорю. Вспомни, я тебе рассказывал.

— Муху выброси, — разрешила Люба. — А борщ лопай!

— Ага! — Василий уже орудовал ложкой.

— Потом в спальне кровати раздвинешь, — добавила Люба.

— Но это же глупо, Любаша, — обиженно сказал Василий, приостановившись. — Я же голодный во всех смыслах. Неужто тебе меня не жалко?

— А тебе меня?

— Ну, Люба-аш… не будем ворошить…

— Хорошо. Я подумаю. После того, как продырявишь все свои носки.

— Матерь божия! Ты у Петьки и носки усмотрела?

— Ага! Лучше носки с дырками, Васенька.

— Ну, Петька, гад! Ну гад! — Василий слил из тарелки в ложку последние капли борща, как алкоголик последние капли из рюмки. Протянул Любе тарелку. — Добавочки, пожалуйста.