Евгений Подгаевский - Муха, или Шведский брак по-русски

— М-да, сколько у тебя страданий, и всё из-за этого.

— Из-за этого, из-за чего ж! А куда деваться, если покою не даёт.

— М-да… Интересно, а вот если бы люди были по-другому устроены…

— Как по-другому?

— С виду такие же бабы и мужики. Но на самом деле все до одного среднего рода, ну, вот, как манекены, с гладкими местами. Но одеты красиво, с иголочки. Только ходят и здороваются. «Здравствуйте. Проходите. Нет, Вы первый. Спасибо. Пожалуйста. До свиданья!»

Вася с испугом посмотрел на друга:

— Ты что, перегрелся?

— Да просто, вот, даже и не знаю, почему-то мысль в голову пришла. — Пётр с некоторой долей иронии стал вслух размышлять дальше. — Может, прогресс к этому и прикатит?.. А что? Вежливо, красиво, никаких страданий и неприятностей. По крайней мере, спи спокойно. И на машине катайся, куда хочешь.

— Куда ж тебя, среднеполого манекена, потянет покататься? И, главное, с кем? Ты меня, Петя, не пугай — смотри, руки аж как отсыхать стали! Глянь, аж побелели! А нам ещё по улицам посёлка виражи делать. Не говори больше так. Никогда!

— Да успокойся ты! Пошутить нельзя!

Василий снова завёл мотор, но не успокоился:

— Прогресс прикатит! Бабы и мужики, как болванчики — «Здравствуйте. До свидания»…. «Спи спокойно, дорогой товарищ!»… Господи Иисусе, я от такой жизни заранее отказываюсь!

…Подъезжая к торговой площади (уже ближе к сумеркам), Вася и Петя увидели напротив продуктового магазина толпу людей, окруживших кого-то. Явно что-то происходило. Вася и Петя переглянулись, остановились и вышли из машины. Пробрались сквозь толпу.

На площади стоял угрюмый, абсолютно голый и босой, щупленький мужик Тимофей (который — помните? — лечил своё ухо в медпункте), только в средней части туловища он был сикось-накось почему-то обмотан липучкой для мух. Как пулемётной лентой. И скорее всего, насильно. Видимо, при этом он как-то пытался защитить своё причинное место, потому что теперь его ладони были крепко прижаты к сокровищу всё той же липучкой, на которую уже успели налипнуть вездесущие мухи.

— Дуська, выходи! — кричала в магазин жена Тимофея — та самая внушительная тётка-мотоциклистка, стоявшая сейчас рядом с обмотанным мужем. — Выходи, паскуда!

Но закрытая дверь в магазине и захлопнутая форточка в окне отвечали молчанием.

Мужики тихо гудели, бабы перешёптывались.

— Катя, это жестоко, — попытался защитить мужика Федька-гармонист, выступив из толпы вперёд. — Освободи Тимофея.

— Молчи, зараза! — отвечала ему внушительная тётка. — Не то половину липучки ещё и твоей Верке позычу! Стать в строй! Кому говорю? И вообще… всем мужикам молчать!

Федька опасливо замолчал и задвинулся назад, в толпу. Многие мужики опасливо переглянулись. А внушительная тётка уже зажгла факел — из той же липучки, намотанной на конец палки.

Толпа ахнула. И в этом пылающем факеле, и в бездействующей толпе людей на площади, и в покорном и несчастном главном обвиняемом, опоясанным липучками, — во всём этом чей-то ироничный глаз вполне мог бы усмотреть лёгкое комичное сходство со средневековым судом инквизиции.

— Если не выйдешь, паскуда, — закричала внушительная тётка в сторону магазина, — я спалю тебя вместе со всем твоим бизнесом! Будешь знать, как чужих мужиков оприходовать! Мимо кассы!

Баба с факелом сделала шаг к магазину. Бабы заохали:

— Катя, не надо! Катя, опомнись!

— Вы нарушаете закон! — зычно крикнул ей Василий.

Но внушительная тётка не слушала, сделала второй шаг. Гул и голоса в толпе стали громче.

— Тимофей, скажи, что больше не будешь! — крикнул Петя почему-то тонким голосом обмотанному мужику.

Тот угрюмо молчал. Тогда баба с факелом сделала третий шаг.

— Вас посадят! — снова зычно крикнул ей Василий.

Но она поднесла факел близко-близко к ящикам с бумагами и стружкой, стоявшим под окном.

Тут обмотанный мужик взревел:

— Катя, не надо! Это не она, она не виновата, это я сам, сам, ну клянусь, сам, она меня поначалу отталкивала, отбивалась, это я сам, сам!

— Что сам? — спросила баба с факелом, приостановившись.

— Приставал.

— Где?

— Да в подсобке, где! Можно сказать, силком…

— Это Дуську-то силком?

— А что ей оставалось делать среди ящиков с карамелью? Куда деваться? Ты скажи ей спасибо, что заявление не написала!

— Ах ты, стервец! Тебе дома мало, да? Дома мало? Да я сейчас тебя самого запалю!

Василий сокрушённо покачал головой, обратившись к Пете:

— Вот к чему приводит пренебрежение правилами конспирации.

Внушительная тётка с факелом стала медленно подходить к обмотанному мужику. Полыхающий огонь угрожающе приблизился к срединной части его тела, сикось-накось замотанной лентами липучки.

Толпа ахнула.

— Катька, не делай из Тимохи Жордану Бруну, это ж муж твой! — буквально взвизгнул Федька-гармонист.

— Окстись, Катерина! — закричал кто-то в толпе.

— Пожалей, пожалей его! — раздались голоса — и мужские, и женские.

И вдруг отчётливо из толпы прозвучало совершенно другое:

— Так им и надо! Им ещё и мало будет!

Все в толпе как-то разом замолчали и повернули головы. Это сказала маленькая женщина с тонкими злыми губами.

— Кому это «им»? — громко и чётко раздался в тишине возмущённый зычный голос Василия. — Где Вы видите «их»? Там стоит только один.

— Нет! — ответила женщина со злыми тонкими губами. — Там их стоят миллионы.

И тут толпу словно прорвало. Кто-то возмущённо стал кричать на эту злую женщину, а кто-то, наоборот, защищать. Галдёж стоял жуткий, как во время кормёжки на птицефабрике. И этот кудахтающий курятник вдруг как бы разделился на два противоборствующих лагеря. И вот что примечательно: если все мужчины находились только в одном лагере слева, то женщины размахивали руками и слева, и справа.

Но что это? Что это такое послышалось? Галдёж стал вдруг стихать, а лица снова поворачиваться к центру площади.

Там внушительная тётка уже давно бросила факел вниз, себе под ноги, и теперь, опустив голову, громко, тяжело рыдала, сотрясаясь всем туловищем. И была это уже никакая не внушительная тётка — это навзрыд плакала очень несчастная женщина.

- Катенька, не плачь, — говорил ей обмотанный щупленький Тимофей. — Лучше подвесь меня вниз головой, только не плачь, я этого не вынесу.

И тут снова раздался над площадью зычный, командирский голос Василия:

— Тимофей! Чего стоишь? Веди женщину домой!

Рыдающая женщина и обмотанный мужик повернулись ко всем спиной и медленно пошли прочь. Рядышком — большая и маленький.

Притихший народ потихоньку стал расходиться. Вася с Петей молча стояли, почёсывали то носы, то затылки. Две взволнованные селянки, проходя мимо, одарили их явно недружественными, априори осуждающими взглядами.