Жан Ануй - Дикарка

Гартман.Она только что вышла из своего колледжа, не ведает ни стыда, ни собственной плоти, и голова ее набита новомодными идеями…

Тереза (с боязливой улыбкой). А он?

Гартман (разводит руками). Он — это он.

Тереза.Вы ведь слышали сейчас их разговор. Они не сказали ни одного худого слова. Они ни разу не обмолвились ни о своих выгодах, ни о своих привилегиях, они уверены, что их рассуждения великодушны и справедливы. Но как все это было бессердечно… Я часто пытаюсь болтать с Мари. Казалось бы, где и найтись общему языку, как не у двух девушек-ровесниц. Смешно, но нам не о чем говорить. Госпожа Базен иногда дает мне житейские советы. А я — я чувствую себя старухой по сравнению с ней и боюсь, как бы ненароком не открыть ей глаза на жизнь.

Гартман (взяв ее за руку). Как спокойно вы теперь говорите об этом!..

Тереза (с улыбкой). Я так надрывалась криком… О, эти шесть дней, эти страшные шесть дней… Иногда мне казалось, что в моей душе какой-то конь взвивался вдруг на дыбы… (Пауза. Задумалась.) Он ускакал. Мчится прочь. Он уже далеко… Не стоит о нем жалеть. Это было злое животное.

Гартман.Вы неправы, Тереза. Это был прекрасный конь, черный, гордый и норовистый… Но и жалеть, что вы отпустили его на волю, не стоит: это была плата за ваше счастье. За то постыдное счастье, от которого он рвался прочь изо всех сил, — помните? А я уверен, что это постыдное счастье уже начало обволакивать вас, стало вашей жизнью…

Тереза.Это правда. Мне теперь нужно их тепло, раз они отняли у меня мое… Но какая странная комедия — это их счастье!

Гартман.Придется вам выучить свою роль.

Тереза.Я учу изо всех своих сил. Во мне уже появляется безмятежность и мягкость. Я чувствую себя не такой упрямой, правда, и не такой чистой… Я чувствую, как душевный покой, точно порок, с каждым днем все уверенней разъедает мою душу. Я больше не докапываюсь до сути вещей, я все готова понять, объяснить, ничего не требую… Конечно, и сама становлюсь не такой ранимой. Вскоре все мои горести расползутся прочь и забьются где-нибудь под камни, а у меня останутся только игрушечные печали — как у них.

Гартман.Вы сказали «вскоре». Значит, еще не все горести расползлись прочь?

Тереза (опять улыбается). Тсс! Послушайте, как он играет…

Пауза, музыка.

Как все легко, когда он играет. Я точно змейка, потерявшая свое ядовитое жало… Теперь мне остается только тихонько стареть, слушая, как он играет. Прислушайтесь… Каждая нота водворяет что-то на свое идеальное место… О, какой налаженный и страшный механизм их счастье, Гартман! Все дурное становится злым духом, с ним, улыбаясь, вступают в единоборство, ради упражнения сил, и его всегда сокрушают. Нищета — повод проявить свою доброту и милосердие… Работа, как вы только что слышали, приятное времяпрепровождение для ленивцев… Любовь — безмятежная радость, без порывов, терзаний, сомнений… Послушайте, Гартман, как он играет, не задавая себе никаких вопросов. Я — только радость среди прочих его радостей. Стоило ему уверовать, что он опутал меня своим счастьем, пролив единственную слезинку, и он отсеял все сомнения. Он уверен во мне, как и во всем прочем. (Добавляет едва слышно.) А я далеко не уверена в себе.

Гартман.Он вас любит, Тереза.

Тереза.Я хочу в это верить, Гартман, хочу верить всей душой. Если бы я могла сберечь навеки под стеклом ту слезинку, которую он пролил из-за меня и которую я сняла кончиком пальца… Но она высохла, и у меня ничего не осталось.

Гартман.У вас осталась ваша мука и ваша любовь… Это благая доля.

Тереза.Гартман, моя любовь ему не нужна, он слишком богат!.. (Выпрямившись, кричит.) О нет, меня еще не до конца приручили, еще есть вещи, которых я не желаю понимать!.. (И вдруг удивленно замолкает.)

Девочка-судомойка медленно проходит по террасе, пожирая глазами Терезу. Видно, что она боится, что проникла туда, куда ей запрещают ходить.

Судомойка (как только Тереза обернулась, спасается бегством, смущенно бормоча). Ой, простите, мадемуазель… Я нечаянно…

Гартман (подходит к Терезе). Вы ни разу не замечали ее уловок? Каждый вечер ради вас она пробирается в эту запретную для нее часть сада. Ее могут выбранить и даже прогнать, но целый день она занята на кухне и только вечером на несколько секунд может увидеть вас, налюбоваться вами. Как знать, может, вы для нее сам господь бог.

Тереза.Я? Но это нелепо…

Гартман.Этой бедной судомойке вы должны казаться такой красавицей — вы такая чистая, от вас так хорошо пахнет. Она наверняка страдает из-за вас. Вы ни одной минуты не принадлежите ей, но ведь она не бунтует.

Тереза (шепотом). Но, Гартман…

Гартман.Она вас любит. Между тем вы ни разу не сказали ей ни слова, чтобы помочь сохранить веру. И как знать, может, у нее самой где-нибудь во дворе есть собачонка, привязанная к конуре, и каждый вечер она ждет свою хозяйку, чтобы поймать ее взгляд, а та и не замечает…

Пауза. Слышно, как играет Флоран.

Тереза (тихо). Спасибо за помощь, Гартман. Но чтобы так любить, надо растоптать всю свою гордость.

Гартман.Не сопротивляйтесь. Вы увидите, Флоран расточает вокруг себя тысячи маленьких радостей — надо только уметь смиренно принимать их. Мало-помалу в вас совершится странное превращение. Не сопротивляйтесь. Вы начнете думать, как они, вам будет это казаться естественным. Я тоже был человеком, я бунтовал. Но череда безоблачных дней втянула меня в свою орбиту… Вот увидите, мало-помалу вы разучитесь чувствовать боль. И ничего не будете требовать от них — кроме крошечной частицы их радости.

Тереза (помолчав). Но ведь это все равно что отчасти умереть.

Гартман.Да, отчасти.

Тереза.Я его люблю, Гартман. Я согласна быть мертвой рядом с ним. Но вы? Он говорил мне, что вы богаты, у вас не было нужды становиться его импресарио.

Гартман (тихо). Я люблю божество, обитающее в его пальцах.

Пауза. Флоран продолжает играть.

Тереза (вдруг по-детски, из глубины громадного кресла, куда она забилась). Надо просто не думать, что где-то есть другие люди, которые живут, мучаются, умирают… Я останусь здесь навсегда. Буду выходить из дому только с ними, буду ездить в их удобных вагонах, жить в их отелях, где такие вежливые хозяева, правда, Гартман?

Гартман (тихо). Да, Тереза.

Тереза.Я буду устремлять свой взгляд только туда, куда смотрят они, — на цветы, на драгоценные камни, на добрые лица… И я стану безмятежной и ясной, как они, и ничего больше не буду знать. (Повторяет, как ребенок, зачарованный сказкой.) Ничего больше не буду знать, Гартман. Вот, наверное, самое хорошее — ничего не знать.