Жан Ануй - Генералы в юбках [=Штаны]

Входит Ада, ей за сорок, тоже в обносках, но при этом платье у нее расшито фальшивым жемчугом, а помятая шляпка украшена султаном и перьями.

Ада (натягивая дырявые перчатки) . Что-то я не слышу сегодня покаянных речей.

Леон. Знаешь, как тяжело всю ночь вот так…

Ада. Свои пятнадцать дней у позорного столба ты все равно отстоишь. Или ты забыл, за что тебя сюда поставили?

Леон (смиренно) . Не забыл.

Ада. Сейчас я бегу к парикмахеру. А когда вернусь, проведем час самокритики. Все, меня нет. Этот Сандро такой обидчивый…

Леон (вздыхая) . Везет же некоторым!

Ада (останавливается, задетая в лучших чувствах) . Что-что?

Леон. А что? Ему, значит, можно обижаться, а мне…

Ада. Сандро — талант! Он делает из женщины красавицу. И потом, он «голубой»! Надеюсь, ты понимаешь, что сравнение не в твою пользу?

Леон (обреченно) . Пусть тогда хоть руки развяжут.

Ада. Размечтался, мой птенчик! Или ты уже забыл, что ты сделал, когда у тебя обе руки были свободны?

Леон (сраженный этой железной логикой) . Нет. Не забыл.

Ада. Сейчас придет наш новый товарищ. Она заменит прежнюю горничную. Она принесет твой блокнот и ручку. А то, может, продиктуешь? Она и стенографию знает.

Леон. Еще чего! Вдохновение должно изливаться свободно.

Ада. Как знаешь, Я нарочно выбрала прехорошенькую девчушку, чтобы ты, свинья, сильней страдал. А ну, повтори за мной: «Я — свинья!»

Леон (послушно) . Я — свинья.

Ада. Так-то оно лучше. И не вздумай делать ей какие-нибудь пассы. Она член партии «Движение освобожденных женщин», так что заруби себе на носу: все, что ты ей скажешь, будет мне передано слово в слово. Подожди, я еще прочищу твои мозги. А ну скажи: «Спасибо, Ада».

Леон (кисло) . Спасибо, Ада. Ада. Вот так. Не могу сказать, чтобы это прозвучало от чистого сердца, но какой спрос с мужчины, у которого нет сердца. (Уходит.)

Леон (со вздохом) . Что ж, займемся самокритикой. Покормим свои грешки… Идите сюда, мои маленькие! Цып, цып, цып… Итак, начнем. Мне двенадцать лет… Неужели я начал так рано? Я же был самой невинностью. Погружаюсь, погружаюсь в сладкие грезы… Святой Фрейд, помолись за мою грешную душу! (Застывает в отрешенной, позе.)

Входит его сын Тото двадцати лет.

Тото. Слушай, пап, ты мне не одолжишь на вечер свои лакированные туфли?

Леон. А как же я?

Тото. Ну не будь таким эгоистом! Ты ж все равно привязан. Постоишь в носках. Тебя на сколько приговорили?

Леон. На пятнадцать дней.

Тото. Это что, за шуры-муры с горничной?

Леон. Да.

Тото. Небось теперь кошки на душе скребут? С такой-то крокодилой…

Леон обиженно молчит.

Давай, гони туфли. Будь так любезен, как говорили в твоей молодости.

Леон (надувшись) . Не дам. Мои туфли. У меня и так ничего своего не осталось. Дождись моей смерти.

Тото. Не люблю ждать. А если я возьму их у тебя силой?

Леон. Ты хочешь расправиться с беспомощным человеком?

Тото. Да.

Леон. И тебе не совестно?

Тото. Нет.

Леон(с горечью) . Прекрасно! Прекрасно!

Тото (не понимая) . Что прекрасно?

Леон. Ты уже взрослый, и я могу сказать тебе всю правду о твоем рождении.

Тото. Правду?

Леон. Я тогда вычитал в одном научном журнале, что природа посылает наследника слабейшему из супругов. Сыновья рождаются у мужчин, которых притесняют жены.

Тото. Значит, ты спал и видел, когда я наконец приду к тебе на помощь? Несколько опрометчиво с твоей стороны.

Леон (думая о своем) . У меня тогда был бурный роман с очаровательной комедианточкой. Пожалуй, не стоит произносить вслух ее имя, но ты ее знаешь, она заведует французской кафедрой.

Тото (ледяным тоном) . Избавь меня, пожалуйста, от этих мерзких подробностей. Я все-таки твой сын.

Леон (вздыхая) . Увы!.. Я был по уши в не влюблен, в мою малышку. Видел бы ты сейчас, вот бы посмеялся! Она проводила в мое мансарде целый вечер, и все это время.

Тото. Короче, старина. Кому нужны эти выкладки? К тому же они наверняка завышены.

Леон (мечтательно) . Ах, какое это было время! Возвращаюсь я, значит, от нее домой около полуночи. Я был выжат как лимон, мне и в голову не могло прийти, что я еще на что-то способен…

Тото (хватает его за галстук) . Я не мог быть зачат вот так, негодяй!

Леон (смеясь ему в лицо) . Ты уж меня прости мой мальчик, но тут сработал принцип, открытый учеными: в ту минуту я был слабейшим!

Тото (трясет его в ярости) . Подлец! Тряпка! А ну, гони туфли, живо! И можешь не поджимать пальцы, я все равно сдеру их с тебя. Как был тряпкой, так тряпкой и остался! А теперь выкладывай монеты!

Леон (пытаясь сохранить достоинство) . У меня связаны руки.

Тото. Ничего, я знаю, где ты их держишь. Вот здесь… Мерси. Я взял двадцать бумажек. Одну я оставил тебе на разживу, чтобы ты мог поступить как подобает кавалеру, когда маман тебя отвяжет. (Надевает туфли.)

Леон (чуть не плача) . Неужели ты меня совсем не любишь, мой мальчик?

Тото (холодно) . Не понимаю, кто мог тебе сказать такую глупость. (Уходит.)

Леон. Это я во всем виноват. Я им совершенно не занимался. Детей надо воспитывать на положительном примере. (Начинает как бы звать котят.) Кис, кис, кис! Идите сюда, мои маленькие! Идите ко мне, мои ненаглядные грешки! Сейчас я вас буду кормить. Не все сразу, маленькие обжоры. (На мгновение задумывается и вдруг простодушно восклицает.) Но если разобраться, в глубине души я всегда был моралистом! Достаточно прочитать все, что я написал. Все мои заметки в «Фигаро»… Со всех уголков страны, из Бретани и Кантали, ко мне приходили десятки писем, и везде меня просили об одном: «Продолжайте борьбу! Кто-то должен же сражаться со всей этой порнографией!» А одна преподавательница из Дижона написала: «Ваша ручка — это копье! Вы наш Георгий Победоносец, который поразит дракона!» Да, я всегда стоял за семью, за чувство долга… Я доказывал это каждой своей строкой, по десять франков за строчку. Моя последовательная позиция стоила мне Нобелевской премии. (Срываясь на крик.) Все равно я бы от нее отказался, как Сартр… только по причинам прямо противоположным! (Пауза.) Не много найдется в мире писателей, которые бы так высоко держали голову! Я был героем Сопротивления. Во время оккупации я печатался под чужим именем… Так чего же они от меня хотят? (Кричит.) Ну, я жду ответа! Ваше молчание лишь подтверждает мою правоту. (С презрительной улыбкой.) Говорите, я спал с горничной? Да, спал! Это был мой гражданский долг… Стань я любовником какой-нибудь знаменитой актрисы, вы бы не сказали ни звука. В Париже это считается хорошим тоном. Но пойти на близость с народом, и не только на словах… какой ужас! Не правда ли? Фи! (С горьким откровением.) Да, я писал в «Фигаро», но в глубине души я всегда был левым. И этой левизны они мне не могут простить!..