Жан Ануй - Коломба

Арман. Успокойтесь. Ровно ничего. Вы еще не знаете, что такое театр. Сделает купюры, только и всего. Самое главное, что я спас вас от этих двух престарелых мотыльков. (Смотрит на нее.) Ну как, забавно?

Коломба. Что именно?

Арман. Мужчины!

Коломба. Да, очень. Вертятся вокруг и таращат глаза. Уверяют, что не спали всю ночь.

Арман. Кто это не спал всю ночь?

Коломба. Мсье Дюбарта и Наш Дорогой Поэт…

Арман. А этот хам, Дефурнет, конечно, спал?

Коломба. Да… Но он хочет дать мне аванс. И весенний костюм светло-коричневого цвета.

Арман. Значит, ваш выбор сделан?

Коломба. В отношении костюма — да. Коричневый цвет — это так мило.

Арман. Не стройте дурочку… В отношении дарителей?

Коломба. Но лишь он один хоть что-то предлагал, двое других — только бессонницу и четверть рюмочки портвейна…

Арман. А как раз самый уродливый предложил костюм? Так оно всегда и бывает. Ну, довольно глупостей! Вы же знаете, что именно я хранитель чести.

Коломба. Какой чести?

Арман. Семейной. Мне полагалось бы по чину надавать пощечин всем троим. Но потом пришлось бы стреляться — шесть пуль и все в воздух, — это уж чересчур для одного человека. Сжальтесь надо мной.

Коломба. Но у них самые прекрасные намерения. Они только хотят работать со мной над ролью.

Арман. И они туда же? Другого ничего не могли изобрести? Нет, воображения им явно не хватает.

Коломба. А ведь вы тоже предложили мне прийти к вам работать над ролью.

Арман. Да, но мною руководила любовь к театру. Я хочу подготовить вас в консерваторию. И доказательство — я не предложил вам даже четверть рюмочки портвейна.

Коломба. Я заметила. Вчера я просто умирала от жажды.

Арман. Только рукопись пьесы, только столовая в готическом стиле, даже не присели! Не то чтобы я был монах, но рюмочка портвейна на диване среди подушек, сидя бок о бок с вами, боюсь, это было бы для меня чересчур!

Коломба. Я не понимаю, что вы имеете в виду.

Арман. А я понимаю. И очень хорошо. Когда я развлекаюсь, я развлекаюсь. Но когда я берегу семейную честь, я берегу ее всерьез.

Коломба. Раз мы идем вечером к костюмеру и я не смогу, как обычно, зайти к вам, давайте лучше прорепетируем пока сцену здесь, вместо того чтобы болтать всякую чепуху. Вы же знаете, что экзамен через две недели.

Арман. Давайте, золотце. Пьеса при мне, я с ней не расстаюсь ни на минуту.

Они убирают ненужные предметы, ставят два стула для репетиции.

Коломба. Может быть, вам скучно проходить со мною роль?

Арман. Чудовищно скучно.

Коломба. Если вам действительно слишком скучно, я могу попросить мсье Дюбарта. Думаю, что он-то не соскучится.

Арман. Еще бы, душенька, ему скучать. Ну, давайте! Возьмем конец, он вчера решительно не шел. А потом прогоним всю роль. (Садится.)

Коломба (подходит к нему). «А если, сударь, я скажу, что люблю вас?»

Арман. «Я не поверю».

Коломба. «А если я скажу, что очень страдаю?»

Арман. «Да полноте, с такими глазками и страдать!»

Коломба. «Откуда вам знать, что говорят мои глаза, если вы ни разу не заглянули в них».

Арман (встает, заключает ее в свои объятья). «Ну вот, я гляжу в них!»

Коломба (выдерживает его взгляд, потом стыдливо отворачивается). «О сударь, не заглядывайте так глубоко, прошу вас, а то я покраснею».

Арман (декламирует, впрочем, довольно фальшивым тоном). «Девочка, маленькая девочка… Тебе захотелось поиграть в любовь. И ты сама попалась в западню, и ты удивляешься, впервые познав самое себя. И ты трепещешь в преддверии поцелуя. Ибо ты знаешь, дитя, что сейчас я завладею твоими губами, скажи, ведь ты тоже, как и я, сгораешь от желания поцелуя?»

Коломба (роняет голову ему на плечо, шепчет). «О да, граф».

Арман (глядит на ее голову, прильнувшую к его плечу, потом вздыхает уже не по-театральному). Здесь он ее целует. (Читает в тетрадке через голову Коломбы.) «Лошадей! Лошадей! Карету! Эй, баск! Шампанского! Люди! Люди! Сюда! Завтра я буду в Версале и припаду к стопам короля…». И так далее и тому подобное.

Коломба (не меняя позы). Сегодня лучше, чем вчера?

Арман (приподнимает ее лицо за подбородок). Мой ангел, вы дьявол. Где вы всему этому научились?

Коломба. Просто я говорю так, как чувствую. Значит, играть пьесы не так-то уж трудно?

Арман. Для вас — да, надо полагать. Раз вы играете так хорошо, вы, очевидно, воображаете себя в объятиях Жюльена?

Коломба. О нет, нет! Он, бедняжка, никогда не говорил мне таких слов.

Арман. Может быть, в объятиях Дюбарта?

Коломба. Нет.

Арман. Но все-таки вы сами чувствуете себя Коломбой?

Коломба. Да. Другая Коломба, которая любит графа, как написано в пьесе.

Арман. Стало быть, когда мы с вами будем проходить сцену прощания, вы почувствуете себя очень несчастной?

Коломба. Не по-настоящему. Но все-таки мне захочется заплакать настоящими слезами.

Арман. Жюльен уже доводил вас до слез?

Коломба. Иногда.

Арман. Когда вы плачете по ходу пьесы, вы о тех слезах думаете?

Коломба. О нет! Эти совсем другие.

Арман. Но катятся они так же?

Коломба. За тем лишь исключением, что в глубине души я не чувствую себя по-настоящему грустной.

Арман. Значит, когда вы плачете из-за Жюльена, вы чувствуете себя по-настоящему грустной в глубине души, как вы выражаетесь?

Коломба. Разумеется, ведь это же в жизни!

Арман. А вы уверены, что при нем вы никогда не плакали, ни одного раза не плакали, не будучи по-настоящему грустной в глубине души? Подходящий случай всегда подвернется.

Коломба (недоверчиво). Почему вы об этом спрашиваете?

Арман. Просто хочу расширить свои познания, мой ангелок. Не могу поверить, что, обладая такой прелестной способностью плакать по заказу, вы никогда не пытались этим воспользоваться.

Коломба. Значит, вы считаете меня лгуньей?

Арман. Какое противное слово! Надо быть наивным глупцом, моя дорогая, чтобы применять к женщине это слово. Или же надо, чтобы женщина пошла на грубое и глупое искажение истины… Но ведь истина для женщины — это нечто столь хрупкое, столь зыбкое, столь многогранное. Надо быть таким бревном, как Жюльен, чтобы воображать, будто истина — это обнаженная дама, которая выходит из колодца с карманным зеркальцем.