Пять в яблочко

Правду говорила моя мамаша, что понедельник тяжелый день и ничего в этот день начинать не надо.

Кроме этого я сделал самостоятельное открытие, что особенно злостные понедельники это те, что падают на четные числа. Если, например, понедельник 15 числа — это еще не беда, но уж коли 20 или 22 — пропащий день.

Имею опыт — потому говорю.

Был понедельник, 3 января, примерно, — ничего. Прошел, как полагается. Потом был понедельник 10-го — наряд получил. За что спрашивается?! — За винтовку! — вчера не чистил и сегодня только пощупал, да и бросил, — говорит командир отделения. Говорит, а того не понимает, что раз вчера я не чистил, не могу сегодня начинать. Все равно удачи не будет — понедельник тяжелый день. Да разве ему объяснишь! Пришлось дневалить у ворот вне очереди — на морозе. А все 10-е число.

17 числа (следующий понедельник) ничего не случилось. Получил выговор перед строем за самовольную отлучку в город в воскресенье, но никакого наказания не получил, и день прошел спокойно. (Замечайте, 17 — число нечетное!)

24-го с утра у меня было нехорошо на сердце. Чуял, что день много несчастий принесет. Во сне с черным котом целовался, утром портянку насилу разыскал — в сундучке оказалась, — и под ложечкой какое-то шевеление все чувствовалось. Однако первые два часа прошли благополучно. Умылся, чаю напился, винтовку посмотрел (дырку видно), потер немного — все хорошо.

— Ну, — думаю, — может, сегодня и пронесет мимо! Может, 24-е число, не в пример прочим понедельникам, счастливое и ничего со мной неожиданного не случится. Только успел подумать, глядь, дежурный бежит.

— Егоров! — кричит. — К командиру роты.

У меня аж сердце упало до самой слепой кишки. Так и чувствую — около пупка — чуть пониже бьется. Ну, думаю, началось!..

Вхожу в канцелярию. Командир роты сидит, бумажки какие-то рассматривает — вижу, посмеивается и усы крутит. Ну, думаю, добрый… ничего…

— Явился, — говорю, — товарищ командир роты, по вашему приказанию.

Поглядел он на меня — и брови сморщил:

— Где вы были вчера? — спрашивает.

Ну, что тут отвечать? Не скажешь же, что у Маруськи был — причина для самовольной отлучки неуважительная! Надо бы что-нибудь придумать, да думать-то некогда.

— Да… да… я… товарищ командир… у меня…

Тьфу. Чорт… ничего в голову не лезет! Беда!..

— Ну, — говорит. — Что же замолчали?

— У меня, — говорю, — причина для увольнения в город самая удовлетворительная… и даже очень серьезная… У меня, — говорю, — мамаша помирает и приехала проститься — повидаться в последний раз перед смертью.

— Кто приехал?.. Умирающая мамаша! Вы что шутки пришли сюда шутить!

Вижу — аж покраснел командир. Сообразил я, что напутал немного, — да куда ж теперь пятиться… Дай, думаю, напролом попру, авось, пробьюсь!

— Нет, — говорю, — товарищ командир, не мамаша приехала, а папаша, как мамаша больна, не только ходить, даже ездить не может и скоропостижно умирает от разрыва сердца, потому вместо нее папаша приехал, чтобы проститься.

— Мать умирает, а отец проститься приехал?! Так что ли?

Глаза прищурил командир и пальцами по столу стучит. Вижу, опять напутал.

— Нет, — говорю, — он приехал, чтобы меня в отпуск пустили на неделю по случаю похорон.

Эх, думаю, може, и впрямь отпустят!

— А почему же вы не просились в город, раз отец приехал?

— Я боялся — не пустят…

— Дурака вы валяете, товарищ Егоров. Не молодой вы красноармеец, чтобы порядков не знать, да и мы вас достаточно знаем. Идите. Взыскание получите. И сегодня же приведите ко мне вашего отца. Я поговорю с ним относительно отпуска.

— Слава богу, — думаю, — прошла гроза! Нарядиков парочку придется отнести — ну, что ж поделаешь. Понедельник — несчастный день!

Через 15 минут несет мне старшина увольнительный билет и говорит:

— Сейчас же идите в город к отцу и ведите его сюда!

Летел я, словно пропеллер мне сзади привернули. Вот так понедельник! Бывают среди них и счастливые дни. И на занятиях не присутствую, и Маруську увижу, и отпуск, может быть, получу…

Вдруг меня будто по голове кто ударил!

А отец? Где же взять отца?! Не выпишешь же на два часа из деревни за 500 верст! Остановился я среди дороги и что делать не знаю. Как я к командиру роты явлюсь? Что ему скажу? Влетит по первое число — это одно, а второе — отпуск пропадет. Ведь совсем было получил, а теперь…

Шлем об землю со злости ударил и чуть не заплакал от обиды.

Однако не заплакал и, шлем обратно подняв с земли, направился к Маруське. Рассказал я ей про свое горе, но она ничего печального в этой истории не увидела, а даже наоборот:

— Домой тебе ехать незачем, — говорит, — получишь отпуск и недельку у меня проживешь!..

— Какой отпуск? Отца-то, отца где мне взять?. По радию не вытребуешь!..

— Дурень ты, — Маруська говорит, — командир твоего отца, чай, сроду не видал. Так, что ли?

— Ну, да… так…

— Ну и бери дворника нашего Якова. Дай ему полтинник — он и согласится с тобой сходить к командиру заместо отца.

Ведь придумала же! А говорят: «бабы!»…

Позвала Маруська Якова. Он долго не ломался: полтинник на дороге не валяется, а делать все равно нечего.

К командиру роты вместе явились.

Яков такого отца разыграл, что я аж глаза на лоб выпустил. Как почал рассказывать о материнской болезни, о хозяйстве, о налоге — так куда тут, и не подумаешь, что городской житель.

— Мне бы, — говорит, — рублей триста денег, так я бы себе хмельник выстроил и жил бы припеваючи, да вот, где их возьмешь? У нас, на Волыни, многие, — говорит, — хмелем только и живут. Доходное дело…

Тут командир роты ввязался:

— Как на Волыни?! Ведь вы из Тульской губернии.

Яков за бороду схватился.

— Да, да, — говорит, — из Тульской. Да и в Тульской, чай не хуже Волыни…

Покосился на него командир роты, да и спрашивает:

— А скажите, товарищ Егоров, как вас по имени отечеству не знаю, ваше село далеко от Красовки?

А тот ему: