Пять в яблочко

Комвзвод за меня первого брался.

— Стыдно, Ганеев! Все время симулируете, заниматься не хотите.

— Как не хочу? — отвечаю. — Очень даже желание большое, а все некогда: то туда, то сюда…

— Да куда же, например?

— То в драмкружок, то в тир…

— Разрешите доложить, товарищ командир, — слышу я голос сзади, — он в кружок носа не показывает да и в тир, поди, дорогу позабыл.

Ну, я за словом в карман не полез:

— Возможности никакой нет везде посещать. По ночам над книжкой корпеть приходится, телефонию зубрить, телеграфию, а там уставы гарнизонный и временный. А там в наряд попадешь, опять некогда!..

Тут Васька Клещев мою руку поддержал:

— Верно, товарищ командир, он, почитай, ежедневно в наряде: то за винтовку грязную, то за опоздания к поверке.

Одначе весна подошла, сырость показалась на улицах. Вот один раз пошли мы в Сокольники телефонную линию наводить. Пришли к кругу, стали разбивку делать, комвзод и говорит:

— Вы, Ганеев, линию наводить не сумеете, мешать будете. Катушку вам нести — опять не выйдет. Все отделение задержите.

— Верно, говорю, товарищ командир. Я лучше пойду в казарму. Зуб дергать в околоток пойду.

— Нет, брат, вы уже здесь телефонистом останетесь, у телефона дежурить будете.

Вот тут и началось. Ребята сказали, как и что приблизительно. Да я, говорю, сам слушать в трубку могу! А главное, вот зуммер тут…

Засмеялись ребята, ушли. Конец кабеля мне оставили. Сказали «включайся». И потянули линию на просеку. Остался я один.

Закурил это я, посидел несколько, и жуть на меня нашла. Проклятый зуммер мучит; как камень на душе лежит. Испортит, думаю, все дело, не зажужжит проклятый!

Потыкал пальцем кнопку — молчок. Меня в пот ударило… Вот, думаю, навели связь. И все я буду виноват…

Ну, а все-таки, сиди не сиди, а жужжать не будет. Нужно и меры принимать. Вытащил это я из футляра все телефонные потроха — видел я, как это делается.

Смотрю. И чего же тут, прости господи, не напутано? Шнурочки красненькие и зеленые, винтики, коробочки… Одначе зуммер я нашел в момент — он в зубах у меня навяз. Потрогал — привинчен, с места не стронешь. Только задел я за что-то рукавом, слышу жужжит… чуть-чуть… Ага, думаю, я тебя отрегулирую, ты у меня петухом запоешь! И давай крутить гайку, а сам все рукавом цепляю, чтобы жужжало. Руками — неловко, да и чорт его знает, в каком месте пожимать, Вдруг перестал жужжать. Врешь, говорю, теперь-то я справлюсь!.. И наоборот стал вертеть. Покручу и рукавом пошмурыгаю — молчит. Еще покручу и, опять рукавом — молчит! Смотрю, до отказу докрутился, и гайка соскочила я я скорей всю ерунду в ящик обратно.

Сижу это, покуриваю, дежурю. Смотрю, бежит кто-то по просеку. Ближе стал, вижу сам командир взвода. Я скорей за трубку. Алло! — кричу.

— Мы вас полчаса вызываем, вы спите, что ли?

— У вас там, товарищ командир, наверно неладно, а я все время слушаю в трубку!

Схватил он трубку, дует в микрофон. Вдруг как бросит:

— Что вы… Где у вас кабель?

— Вот — говорю: конец в луже валяется!..

— Почему же вы аппарат не включили, горе-телефонист?

— Не в этом дело, товарищ командир. Все дело зуммер испортил, а кабель тут совсем не при чем. Кабы не зуммер, я бы с вами разговор имел.

Обругал он меня, конечно, и стал исправлять все как надо.

А в роту пришли — засмеяли ребята. Проклятые военкоры уж и в газетку нарисовали. Рожу сделали в сажень и с трубкой у уха. Подписали — «беспроволочный телефонист».

Хорошо вечером на коммутаторе дежурить. Хочешь — на столе развалишься: помечтаешь, покуришь, хочешь — по телефону побалуешься с кем-нибудь. По правилу, конечно, это не полагается, но кто тебя увидит? Сымешь наушники, даже соснуть можно.

На днях принял дежурство. Сижу. Чувствую, скука разбирает. Иной раз любопытство одолевает и бузить охота. Знаю я — дело это губой пахнет, однако, с другой стороны, прикидываю: авось мимо пронесет. Слышу — звонит 3-я рота. Нажимаю контакт, спрашиваю:

— Алло, алло! Говорит станция Коминтерна на волне 1 450 метров, какую прикажете арию исполнить?

— Дайте, — говорит, — кухню.

— Да ведь вы только что звонили! А голос, слышу, знакомый, потому голоса мы теперь хорошо изучили. Ежели баском и хладнокровно мычит «мм… да… да…» — начальство, втыкай, значит. А ежели фистулой орет, без всякой телефонной вежливости, то это свои ребята. Так вот, значит, звонит дневальный.

— Срочно дайте кухню!

Думаю, теперь ты просишь, а в расход записывать не хочешь, начальство из себя воображаешь. Нет, брат, теперь я над тобой начальство! Захочу — воткну, захочу — ток в землю пущу — на, товарищ, выкуси! Или, захочу, тревогу сделаю. Вот как!

Проходит час, другой. Скучно. Эх, думаю, с кем бы это разогнать скучищу? Выбираю в указателе самый жирный номер, звоню. Слышу, отвечает заспанной сопраною…

— Узловая 54.

Ага, голос женский, нежный, трелью в микрофоне переливается. На коммутаторшу, должно быть, налетел.

— Это вы?

— Узловая 54, что угодно?

— Говорю: очень приятно, функционируйте!

— Да в чем дело?

— Вы, наверное, тоже скучаете?

— А почем вы знаете, может, и не скучаю?

Слышу — улыбается!

— Мы с вами где-то встречались, лицо у вас знакомое!

— Может быть, а почем вы видите, что лицо мое знакомое?

— Видеть, — говорю, — не надо, а чувствовать!..

Только мы это разговорились, вдруг:

Тт-р…дзин…нь!

— Пропал, — думаю: абонемент дежурного по гарнизону. Подбегаю к коммутатору, слушаю:

— Немедленно передайте циркулярно по всем, ротам тревогу!..

А в комнате дежурного наш Макарка Сычумаев, посыльным был. Чую, он брешет. Говорю:

— Фу, чорт возьми, в пот даже ты меня, шельма, вогнал, думал, что кто-нибудь порядочный!..

— Что такое?! Кто говорит?

— Говорю, он самый. Тоже, тебе, радио включить? Хорошо, говорю, стерва поет!

— Ваша фамилия?

Вот тут-то я сообразил, что засыпался. Дежурного по гарнизону за посыльного Макарку принял.

Конечно, испугался ужасно. Искры из глаз посыпались. Не успел опомниться, входит дежурный по гарнизону с надсмотрщиком. Записал фамилию, роту и сейчас же сменил меня. А надсмотрщик еще говорит: «Он всегда хулиганит на коммутаторе, никогда не дозвонишься, когда он дежурит».

А на утро натурально, расплата. Получил трое суток. Сутки уже отсидел, как видите, еще осталось двое. Неужели амнистии не будет?

Все кричали: «Лагеря, лагеря!.. Практическая учеба!» Радовались, нивесть чему. Ну, я думал, в самом, деле хорошо: палатки, березки, сзаду — речка. Обед тебе на свежем воздухе, чаек тоже. И травка тут, ежели полежать в холодочке пожелается. Ну, а на случай занятнее околоток тут же, на лоне природы.