Ата Каушутов - Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) [сборник]

— Ты что, Еллы Мерген, с ума спятил? — возмутился завфинотделом. — Кто же теленка в кабинет тащит?

— Ну, если в кабинет вошел Меле Курре [13] Меле курре — серый ишачок. , то почему не может войти рыжий теленок?

Лектор из города приехал в командировку в село и остановился в гостинице. Он важничал, вел себя надменно, Еллы Мергена не замечал и этим обидел старика. И Еллы Мерген был несколько удивлен, когда он вдруг подошел к нему и сказал:

— Яшули, какие есть в селе специфические обычаи? Я вырос в городе и их не знаю.

— Особых обычаев нет, все почти как в городе, — уклончиво ответил Еллы Мерген. — Есть, конечно, и кое-какая разница. А что вас интересует?

— Меня пригласили в гости…

— Понятно, — сказал Еллы Мерген. — Здесь есть один обычай, который надо соблюдать обязательно. Вы должны сидеть за столом до тех пор, пока хозяин не отодвинется от стола [14] Отодвинуться от стола — значит показать, что сыт. Первым делает это гость. . Если первым отодвинетесь вы, ему будет нанесена непоправимая обида. Это значит, что гость не уважает ни его самого, ни его хлеб-соль…

Лектор не нарушил традиции. Он так ревностно ее соблюдал, что вечером лекцию читать не смог, вынужден был вернуться в город и обратиться в поликлинику…

Узнав, что произошло с пациентом, врач сказал:

— Здорово проучил тебя Еллы Мерген. И правильно. Надо знать свои национальные обычаи…

И начал промывать желудок лектора…

Заведующий складом оставил за себя младшего брата, взял отпуск и отправился путешествовать. Когда он возвратился, первым на вокзале ему повстречался Еллы Мерген.

— Мерген-ага, что нового в селе?

— Да ничего особенного. Только вот кошка на вашем складе, говорят, окотилась…

Шутка понравилась заведующему складом. Он засмеялся и сказал:

— За такую радостную весть тебе полагается от меня шерстяной платок с кистями. Когда же она окотилась?

— Когда — точно сказать не могу. Вероятно, тогда, когда издох пес, который караулил склад.

— Издох? Жаль, хороший был пес… Когда же это случилось?

— Точно не знаю, но, говорят, издох он как раз перед тем, как сняли с работы председателя сельпо.

— Да что ты говоришь! Сняли председателя? Когда и за что? Ты не знаешь?

— Точно причину не знаю, но произошло это после того, как четыре ревизора, приехавших из центра, составили акт и передали его прокурору, и вашего брата арестовали. Сразу председателя вызвали на собрание и освободили от работы…

— Брата арестовали? Одно другого не легче! Когда и за что?

— Точно не могу сказать, но, если не ошибаюсь, после того, как сделали у вас обыск и описали ваше имущество…

— Описали мое имущество? Что ты выдумываешь, старик? Кто смог это сделать?

— Точно не знаю, но, видимо, кто-то имеет такое право. Когда делали обыск, нашли десять ковров ручной работы, двадцать два фабричных, тридцать разных костюмов, пятьдесят платков, сукна на сорок человек и других разных отрезов на шестьдесят человек…

Когда Еллы Мерген стал перечислять найденное при обыске, колени его собеседника задрожали, а лицо покрылось холодной испариной.

— Пропал мой дом… — простонал завскладом.

— Дом ваш не пропал, — сказал Еллы Мерген, — но милиция ищет вас, чтобы переправить в новый дом… за железной решеткой… Ехать в село вам сейчас ни к чему, зачем тратить время и силы? Идите прямо на новую квартиру…

Вот уже несколько ночей не гаснет лампа в вагончике, резиновые колеса которого по ступицу всосал песок. Если присмотреться к окошку, то можно заметить тень, то неподвижную, то мелькающую на белой занавеске. Пожалуй, это пока единственный признак жизни в молчаливом вагончике.

Половину этого изрядно потрепанного солнцем, дождем и ветрами кочевого жилья занимает старик Кандым-ага. Нет у него ни жены, ни детей. Жену, которая так и не подарила ему ни сына, ни дочери, он похоронил, когда самому стукнуло шестьдесят.

С тех пор как в здешних краях появилось племя газовиков, Кандым-ага перестал ощущать одиночество, он вроде бы прилепился к ним сердцем. Обветренными лицами и немногословием газовики очень походили на привычных Кандыму-ага людей с чабанских кошей. И работу они ему дали подходящую, как раз для стариковской бессонницы — записали сторожем столовой и магазина. Ночью раз пять он обходит свои владения, прекрасно понимая, что здесь, в глубине Каракумов, должность его бессмысленна — из этой глухомани, кроме как на вертолете, ни на чем не выберешься.

Рано утром, до солнышка, Кандым-ага кипятит чай и будит рослого, плечистого соседа:

— Вставай, Ахмед-джан, пора!

Тот свешивает с кровати длинные волосатые ноги, запускает пятерню в густую шевелюру и некоторое время сидит молча, медленно высвобождаясь из-под власти крепкого беззаботного сна. Потом, играя завидной мускулатурой, берется за самодельные гантели. За чаем Ахмед рассказывает старику про буровую, про то, как вчера, когда они возвращались с вахты, машина чуть не задавила зазевавшегося зайца.

Так было всегда. Но сейчас Кандым-ага, совершая очередной обход, поглядывает на светящееся окошко вагончика и сокрушается: с парнем творится что-то неладное. Перестал почти разговаривать, все возится с какими-то бумагами, ночи сидит напролет, а утром будить жалко.

Дверь вагончика бесшумно отворилась, и при молочном свете полной луны в проеме показалась фигура Ахмеда. Парень сделал несколько энергичных движений, стряхивая с себя усталость, закурил и начал прогуливаться вдоль вагончика.

— А, Кандым-ага, — сказал он, увидев старика, — что, не спится?

— Такое уж наше стариковское дело, — вздохнул Кандым.

Ахмед подошел вплотную и внимательно посмотрел в лицо соседа.

— Ты не сердишься на меня, Кандым-ага? Забросили мы с тобой чаепития да беседы, но что поделаешь — пока времени нет, работа…

— Идет работа? — поинтересовался старик; он присел на корточки и цедил сквозь пальцы прохладный, остывший за ночь песок.

— Идет… Хотел вот чайку попить, да газ у нас кончился.

— Сапожник-то, как говорится, без сапог, — улыбнулся Кандым, — у меня электрический чайник есть.

Вдвоем они отправились в вагончик.

Что это жилье холостяков, определишь с самого же порога. На спинку узкой железной кровати беспорядочно набросаны рубашки и брюки. Столик завален ворохом книг и журналов с изображениями вышек, труб, фонтанирующих скважин… А к этой груде прислонилась фотография красивой девушки, вставленная в рамку с трогательными розочками. Платье девушки расшито украинскими узорами, и коса у нее такая, какую теперь не часто встретишь. Все это старик видит ежедневно, а потому детали нехитрого быта проходят мимо его внимания. Почти все расстояние между столом и дверью на полу занимают миски с непонятным цветным содержимым и какие-то предметы, смахивающие на детские игрушки. Старик тычет в их сторону толстым не-гнущимся пальцем.