Ирина Судникова - Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий

Когда записка была готова. Государь подписал внизу: «Николай I».

Затем, обратясь к малороссу, сказал:

— Подойди ко мне, вот тебе записка, в казначействе у меня есть знакомые, родные, отдай ее казначею и тебе выдадут паспорт.

Малороссиянин, проводив глазами уехавшую коляску, снял шапку, перекрестился, положил полученную записку в шапку и, надев ее на подбритую голову, закричал волам: цобо, цобо, четь! Волы обогнули полукруг налево и, проехав тот же мостик, спустились на большую дорогу и пошли с возом к Чугуеву.

Малоросс отправился в казначейство. Остановясь на середине лестницы, он произнес:

— Який-то пан ихав по великому шляху, казав, що у его е тутожа родичи, и дав мине запысочку, так подывитесь, що воно такое?

Чиновник, взглянув мельком в записку и увидав необыкновенную подпись, схватил бумагу и побежал в казначейство. Как уже там и что было, но не прошло и пяти минут, как все служащие вышли посмотреть на малоросса, и казначей подал ему паспорт.

Малоросс, сильно удивленный, взял паспорт и проговорил:

— От се-ж на вдыво выжу! Що се за добра маты! Создателю! Було перш казначееви гроши, карбованного даш и тогди що пашпорта нета, а се ихав який-то по великому шляху, дав мине запысочку, пашпорт е, що воне таке?

— Да знаешь ли, кто тебе дал записку? — спросил казначей.

— Ни, а хто?

— Император!

— Як! Сам Царь! От же я дурень! Дурень! Так от же вам тий пашпорт — возмыте его, лышен, назад, вон мини ни треба, выдайте мини ту мою запысочку, бо я с тым пашпортом только до города, а с тый грамоткой я скрызь свет пройду, иж от самаго Батурина до Киева. (2)

Император Николай Павлович большею частью сам вел дипломатические сношения, и часто вице-канцлер не знал о его распоряжениях. Вот один пример из многих.

В Париже кто-то сочинил пьесу под заглавием «Екатерина II и ее фавориты», где эта Великая Государыня была представлена в самом черном виде. Эту пьесу давали на театрах. Только что Государь узнал об этом, как в ту же минуту написал собственноручно следующее повеление нашему послу при французском дворе графу Палену:

«С получением, в какое бы то время ни было, нисколько не медля, явитесь к королю французов и объявите ему мою волю, чтобы все печатные экземпляры пьесы «Екатерина II» были тотчас же конфискованы и представления запрещены на всех парижских театрах, если же король на это не согласится, то потребуйте выдачи ваших кредитивных грамот и в 24 часа выезжайте из Парижа в Россию. За последствия я отвечаю».

Курьер, лично отправленный Государем с этим повелением, застал в Париже посланника за королевским обедом, тотчас же вызвал его и вручил депешу. Прочитав ее, граф Пален смутился, однако ж надобно было исполнить это повеление. Он возвратился в столовую, подошел к королю и объявил, что, по повелению Императора, просит сию же минуту дать ему аудиенцию. Эта поспешность удивила короля.

— Нельзя ли, — сказал он, — по крайней мере, отсрочить до после обеда.

— Нет, Ваше Величество, — отвечал посол, — повеления моего Государя так строги, что я должен сию же минуту объяснить вам, в чем дело.

Король встал и пошел с посланником в другую комнату, где тот и вручил ему депешу.

Резкий тон ее и скорость, с которою требовалось дать удовлетворение, поразили короля Людовика-Филиппа.

— Помилуйте, граф, — сказал он Палену, — воля Вашего Императора может быть законом для вас, но не для меня, короля французов, притом же вы сами очень хорошо знаете, что во Франции Конституция и свобода книгопечатания, а потому, при всем желании, я в совершенной невозможности исполнить требование вашего Государя.

— Если это окончательный ответ Вашего Величества, — сказал Пален. — то в таком случае прикажите выдать мне мои кредитивные грамоты.

— Но ведь это будет знаком объявления войны?

— Может быть, но вы сами знаете, что Император отвечает за последствия.

— По крайней мере, дайте мне время посоветоваться с министрами.

— Двадцать четыре часа я буду ждать, но потом должен непременно выехать.

Кончилось тем, что через несколько часов после этого разговора французское правительство запретило давать эту пьесу на театрах и конфисковало все печатные экземпляры. Разумеется, что граф Пален остался после этого по-прежнему в Париже.

В 1844 году в Париже вновь вышла пьеса «Император Павел», которую хотели дать на сцене. Узнав об этом. Государь написал французскому королю, что «если не конфискуют этой пьесы и не запретят ее представления на сцене, то он пришлет миллион зрителей, которые ее освищут». (1)

Тульское шоссе до такой степени было дурно устроено, что через год после сдачи его в губернское ведомство — рушилось, и станции принуждены были перевести на прежний тракт. Произвели следствие, кто в этом виновен, и отослали для рассмотрения в генерал-аудиториат Ведомства путей сообщения. Рассмотрели, посудили — и присудили, что шоссе в свое время было устроено прочно и в таком виде было сдано губернскому начальству, которое, приняв его в свое заведование и не имея ни технических сведений, ни денежных средств к его поддержанию, не может ответствовать за последовавшую потом испорченность шоссе. На докладе, поднесенном с этим решением на Высочайшее утверждение. Император Николай написал:

«Шоссе нет, денег нет и виноватых нет: поневоле дело должно кончить, а шоссе снова строить». (1)

Раз Император Николай I при приеме начальствующих лиц, прибывших к нему утром с рапортами, спросил петербургского коменданта генерала Башуцкого:

— Какова погода? Кажется, барометр упал?

— Никак нет, Ваше Величество, висит, — отвечал комендант. (1)

Во время поездки Государя в мае 1844 года в Лондон он, прибыв неожиданно рано утром в Берлин, проехал прямо в дом Русского посольства. Посланник наш, барон Мейендорф, не ожидая посещения такого высокого гостя, спал преспокойно. Его разбудили, он от удивления не скоро мог образумиться, а между тем Государь уже вошел к нему в спальню и, найдя его в халате, сказал ему с приветливою усмешкою:

— Извини, любезный Мейендорф, что я так рано помешал твоим дипломатическим занятиям. (1)

На одной из гауптвахт Петербурга содержались под арестом два офицера: гвардейский и моряк ластового экипажа. По вступлении караула, которым начальствовал друг и товарищ гвардейца, он был отпущен на несколько часов домой. Моряк, завидуя этому и недовольный обращением с собою караульного офицера, сделал об отпуске арестанта донос. Обоих гвардейцев предали военному суду, который приговорил их к разжалованию в солдаты, но Император Николай положил следующую резолюцию:

«Гвардейских офицеров перевести в армию, а морскому — за донос дать в награду третное жалованье, с прописанием в формуляр, за что именно он эту награду получил». (1)