Лев Фадеев - Скучно не будет

У всех наших котов и кошек хвосты были длинные, а у этого – короткий, а на ушах кисточки, как у рыси.

Слух прошёл, что этот кот из леса и городские порядки не признаёт.

И однажды случилось то, чего все предчувствовали, но никак не ожидали.

Когда Васька кружил очередной голубке голову и ничего в своём танце вокруг не видел, на него сверху прыгнуло злобное чудовище. Расправа была быстрой и жуткой.

Все голуби одновременно хлопнули крыльями и одной большой стаей взметнулись вверх. И пошли кругами над двором.

Так они ещё никогда не летали. Как настоящие почтовые! И Петька чувствовал себя одной большой командой. И от этого опять приятно заныло в зобу. Один круг, второй… пятый. Голуби летали так, как будто отдавали честь тому, от кого на земле остались только два белых пера.

Прошли дни.

Ветер унёс всё то, что осталось от Васьки.

Куда-то пропал и бесхвостый бандюга.

А двор продолжал свою нехитрую жизнь.

Был солнечный весенний день. У Петьки приятно ныло в зобу. Чья-то добрая рука насыпала семечек и раскрошила целый батон хлеба.

Но Петька видел только её – небольшую, стройную голубку с изумрудной, переливающейся на солнце шеей.

А в хвосте у голубки были два белых пера.

Петьку закружило вокруг этого чудесного создания. Никогда Петька ещё так не танцевал. Молодая голубка его заметила и выбрала. И тут Петька увидел огромную, страшную тень.

Но чудо!

С криком:

– А ну пошёл вон отсюда! – на летящую тень набросилась другая. Все, кто присутствовал при этом, описывают это так:

– За пасущимися голубями из дырки цоколя наблюдал серо-рыжий кот. Он выбрал себе одного голубя и в момент любви выпрыгнул из своего укрытия. Но на летящего в прыжке кота сверху спикировала говорящая ворона. И с криком: «Пошёл вон отсюда!» – так долбанула кота по черепушке, что второй прыжок, но уже к отступлению, у кота был гораздо длиннее, чем первый.

Эту историю рассказывают, добавляя к ней всё новые и новые подробности.

Катька стала главной звездой двора. Но она это и раньше знала.

А на её: «А ну-ка, дай прикурить!» – ей сразу предлагали пиво. Катька стала разборчивой, «Старый мельник» не пила.

Предпочитала «Балтику 7».

Жаль Катьку, ведь сопьётся, дурёха.

А на чердаке панельной пятиэтажки появилось новое гнездо с сидящей в нём голубкой. Хвост голубки украшают два белых пера. Из чердака, как песня, звучит Петькино курлыканье. Ведь счастье для всех одинаковое – и для почтовых, и для обычных сизарей.

Кота больше во дворе никто не видел. Говорят, в леса подался.

Когда и к-а-р, не кара

Метельно.

Уборочные машины вышли на борьбу с зимними узорами на дорогах.

Кому узоры, а кому-то – план по валу.

Крутятся щётки, тараном идёт техника, оставляя после себя белую крошку реагентов.

Такой подлости от коммунальных служб падающий снег не выдерживал и в глубокой скорби таял.

Под ногами хлюпала зимняя гать.

Городская сырость с недавних времён стала неизбежностью и проникала не только через ботинки, но и через носки. Проникала не только снизу, но и сбоку, сверху… За возможность не скользить ногам страдал весь организм.

О санках можно было только мечтать.

Город боролся с таким временем года, которое называлось – зима.

И зима, видимо, осознав, что ей не рады, платила тем же. Меняла снегопад на дождь. Морозы на оттепель и наоборот.

Васькин шёл вдоль зелёного сетчатого забора. На заборе сидела нахохлившаяся ворона.

Сравнявшись с птицей, Васькин остановился и вылил на неё всю накопившуюся тяжесть постоянного бытия.

Уставившись на не улетающую ворону, Васькин задал ей прямой вопрос:

– Чего сидишь, скукожилась? Видишь, как хреново кругом, а ты сидишь и не каркаешь!

И Васькин стал сам каркать на ворону:

– К-а-р, к-а-а-р… ка-а-ар… – Васькин увлёкся, и ему даже показалось, что у него это неплохо получается.

– Чего раскаркался, дурак старый?!

Васькин оглянулся по сторонам, ища грубияна. Но никого рядом не было.

– Всё, – про себя сказал Васькин, – пора завязывать.

– Запутаешься узелки вязать.

Васькин сделал один оборот вокруг себя.

– Ну чего крути-с-ся!

Васькин уставился на ворону. Ворона смотрела на Васькина.

Васькин хотел что-то сказать, но ничего умного на ум не приходило.

И Васькин выдавил из себя:

– К-а-а-ар.

– Ну, ты пародист ещё тот. Чай не Галкин, чего каркаешь? И без тебя тошно.

– Ты чего, говорящая, – начал строить мысли в предложения Васькин.

– Да уж не как ты – каркающий.

Васькин выдержал длинную паузу, перепаузив великого Станиславского.

– А ты что, и мысли читаешь?!

– А ты бы, милок, свои мысли вслух не мыслил, я бы и не читала. Не те времена! Кругом уши и гады-дворники с реагентами. А если ты и про свои пин-коды будешь вслух думать, то считай, что сам себе накаркаешь дефолт. Нечем будет «бо-бо» в голове лечить.

– Слушай. Уж не Катька ли ты! Читал я про тебя что-то.

– Екатерина я.

– Васькин, – и Васькин по штабс-капитански, с достоинством козырнул головой.

– А не махнуть ли нам по баночке пивка за знакомство. Кать, как насчёт «Балтики-7»?

– Если будет по акции, не бери. Оно уже два срока в свой стаж записало.

– А что брать, Кать?

– Бери «Эффес», ему только четыре месяца. Вчера завезли.

Васькин принёс четыре банки пива. Три себе и одну Екатерине.

Согласно пропорции массы тела.

Через сорок минут парочка переместилась на скамейку у заснеженной клумбы.

Клумбу дворники реагентами не посыпали, и она выглядела, как белый искрящийся остров.

Здесь снег был не объектом борьбы, а украшением.

К уже выпитому прибавилось ещё столько же того же и одна чекушка другого.

Со стороны это общение смотрелось так: каркающему по-вороньи Васькину Катька отвечала на хорошем человеческом языке.

И было видно, что эти двое хорошо понимают друг друга.

Они успели обсудить личные проблемы, положение в стране и мире.

И приступили к главному – как дальше жить и что делать?

Васькин каркал без акцента, Катька сыпала метафорами, не путаясь в падежах и ударениях.

Эта встреча показала, что одиночество – это всего лишь самовнушение.

И если выйти за его границы, то всегда можно найти друга, который тебя поймёт и поддержит.

На предложение Катьки поразмяться Васькин ответил согласием.

Катька взлетела со скамейки. Вслед за ней без раздумий взлетел размахивающий руками Васькин.

С этого момента московское небо стало открытым не только для ворон, но и для Васькина.

Небо, где были белые-белые, чистые-чистые облака.

Где некого делить на тех, кто мусорит, и на тех, кто убирает.