Лана Мур - Цветок для Тьмы

– Тогда мы захватим храмы, – брат ударяет кулаком по подлокотнику кресла, и тьма охватывает его по грудь. Отец вскидывает бровь. Дифсер собирается, и вскоре в кабинете снова царит только сила отца. – Сомневаюсь, что горстка женщин сможет сопротивляться отрядам военных, а ты знаешь, на что способны солдаты, попав в окружение женщин. Лучше им принять наши условия, иначе будут изгнаны, а воспитывать девушек останутся только самые лояльные и благонадежные.

То, что предлагает брат просто чудовищно, и не только потому, что допускает насилие над женщинами, но в долгоиграющей перспективе его решение способно уничтожить все. С богами спорить себе дороже.

Фарид – сгинувший покровитель нашего рода уже поссорился с Аштой, и что мы имеем – она предпочитает ни во что не вмешиваться, запершись в своих храмах, а Фарид изгнан и не может контролировать свою стихию, из-за чего мир на грани вымирания.

– Да, возможно Дифс прав. Время показало, что независимость храмов не оправдала себя. Жрицы оказались слабы перед искушением властью, но я предлагаю использовать силу только как последний аргумент. Отец, с вашего разрешения я объеду храмы, и поговорю со жрицами, постараюсь их убедить, отступиться от устаревших традиций и принять новые правила, а заодно осмотрю империю – так ли все ужасно, как нам рассказывают?

– Хорошо, – отец неторопливо кивает. – Отправляйся, но будь осторожен. Сын императора слишком лакомая добыча.

– И слишком строптивая, – хмыкаю я.

– А в это время Дифсер будет готовиться к походу, – теперь у меня взлетает бровь. – Чтобы незамедлительно выступить, если ты вернешься ни с чем.

Я понял отца. Ни с чем я вернуться не могу.

Подготовка заняла больше времени, чем я планировал. Отец наотрез отказывался отпускать меня без надежного сопровождения, достойного императорского отпрыска, а Дисфер то и дело уговаривал бросить обреченную на провал затею, но я не собирался отступать. Ради сохранения того, что еще можно сохранить, я обязан попытаться уговорить жриц пойти нам навстречу.

Они должны понять, что им не выстоять против императорской армии.

И вот, через несколько дней, мы длинной вереницей всадников и обозов с провизией, прислугой и шатрами, отправились в путь.

Был бы один, мог бы полететь, и в несколько дней побывать во всех храмах, но я принц, а принцу не пристало лететь и пугать подданых, он должен чинно ехать в окружении свиты, желательно в карете, и кого волнует, что принц возглавляет армию, принимает участие в походах, в битвах, где совсем не до комфорта.

Статус, будь он неладен.

Сначала едем по покрытому льдом имперскому тракту. Здесь уже вовсю властвует стужа, и можем жить только мы – носители тьмы и те, кто нам служит. Все остальные подданные перебрались южнее, где земля еще плодородная.

Вскоре появляются проталины и первые зеленые ростки.

Мы уже готовимся свернуть на змеящуюся по холмам дорожку, ведущую к первому храму, как к нам неизвестно откуда приковыляла сгорбленная старуха.

Стражники тут же меня окружили, а я не мог отвести от нее взгляд – страшная, вся сморщенная с почерневшей кожей и нечёсаными клоками седых волос, она шамкала беззубым ртом и пыталась пройти мимо вооруженной охраны. Вот она, какая старость – проклятые покровителем и тьмой, мы не старели, и те, кто нам служил, тоже жили много дольше остальных, поэтому я не представлял, как выглядят лишенные магии старые люди.

– Пропустите ее, – велел я.

– Мой принц, ваше светлейшество, – обращение звучит, как издевка. До ссоры Фарида и Ашты мы действительно владели светлой магией, но с тех пор, как Ашта отвернулась, осталась одна тьма. – Она может оказаться магом. Не стоит так рисковать.

– Маг в таком виде? Неужели? – усмехнулся я. – Это просто старая женщина. Дайте ей пройти.

– Это может быть личиной…

– Дайте пройти, я сказал!

Стражники расступились, а я прикрылся щитами – все-таки безрассудность – это не про меня.

– Шпашибо, шынок, – прошамкала старуха, глядя мимо меня. Да она слепая! Тоже мне, нашли покушительницу! Я едва не фыркнул.

Старуха поковыляла в образовавшийся проход под настороженными взглядами стражников и, поравнявшись со мной, вдруг ухватилась за руку. Ни один щит ее не остановил! Внутри заклубилась тьма, по морщинистой в темных пятнах руке пошли морозные узоры, но я сдержал силу.

Зазвенела обнажающаяся сталь, и я остановил охрану взмахом руки.

Женщина ощупывала мою кисть дрожащими заиндевевшими пальцами.

– В дальний путь шобрался, шынок, – начала она, и дребезжащий голос резал слух. – Что рашчитываешь найти, не найдешь, о чем отчаешься – отыщешь, да не признаешь. Думаешь, лед всесилен, ан нет. Он пленит только то, что не противитша, но только повштречает горный ручей, увидишь – не лед его скует, а стремительная вода подточит. Вырастет на месте их шлияния цветок, прекрашней которого нет в землях Ашты. Озарит он вше шветом швоих лепештков, дотянетша до темницы Фарида, растопит его ледяной саркофаг, и вштетится он с Аштой… – шепелявила старуха, и не отводила от меня белесых слепых глаз.

– Тогда всем нам придет конец, – освобождаю свою руку из сухих узловатых пальцев. – Шла бы ты, бабка к ближайшему храму. Глядишь, там тебя и приютили бы.

– Не понимаешь, – качает старуха лохматой головой. – Но поймешь, когда время придет. Вше поймешь, милок.

Больше не делая попыток прикоснуться ко мне и потеряв всякий интерес, старуха поплелась дальше, а мы продолжили свой путь.

И вместо нескольких дней я увяз во всем этом почти на полное новолунье. Как и предрекал Дифсер, совершенно бесполезно. Глупые бестолковые женщины, ничего не видящие и не желающие видеть, кроме своих холмов и воспитанниц! Они не понимали и не желали понимать, что из-за их упрямства, храмы разрушат, девушек увезут и станут просто продавать тем, кто заплатит больше. Не будет больше ни храмов, ни жриц, ни дочерей Ашты!

Я смотрел на этих девушек, беззаботно щебечущих, словно птицы, исполняющих ритуальные танцы, и видел их будущее среди грубой солдатни, только жрицы не желали ничего слушать – надменно вздергивали подбородки и заявляли, что готовы погибнуть под камнями храмов, но не признать власть империи.

Готовы отдать своих воспитанниц на утехи богатеев, оставить свою страну, свою землю на произвол льда и стужи, но не поступиться себялюбием.

Глупые-глупые женщины!

Вот эта девушка в липнущем к телу почти прозрачном платье, что сидит на скамье и перебирает тонкими пальцами зеленые стебли. Неужели Мэделин думает, что ее пожалеют за роскошные волосы и неземные, цвета ночных цветов глаза? Да ее первую схватят за эти волосы и выволокут на потеху толпы. Будут истязать, пока белоснежная кожа не покроется кровоподтеками, а прекрасные глаза не потускнею от слез.