Андрей Страфагиръ. - Хроники понедельника

– Господа депутаты, я напоминаю вам, что мы строим демократию. В этой связи кандидатура Ивана-солдата не может быть признана удачной. Мы не можем на глазах мирового сообщества позволить Ивану-солдату, в очередной раз, надругаться, за столом переговоров, публично, над общечеловеческими ценностями. Нам необходим гуманизм, мирный процесс

– Ну, если стол переговоров, тогда, конечно, да. Тогда, конечно, лучше Ивана-дурака кандидатуры нет.

– А над какими ценностями позволительно будет мне надругаться? – задумался Иван-солдат вслух. – Так, чтобы мировое сообщество восхитилось, и от восхищения окотилось?

Стали голосовать за Ивана-дурака. Оказалось, что дурака в зале нет. Как нужен, так его, завсегда нет.

Стали озираться. Оказалось, что Елены Прекрасной тоже нет.

– Похитили!

С Еленой Прекрасной постоянно так – обязательно её кто-нибудь похищает. Сколько по этому поводу копий и перьев сломано. Сколько крови и чернил пролито. Уже давно должно было бы опостылеть. Нет, находиться, понимаешь, новый охотник. Видно, и правда, Судьба дуракам не указ.

– Кто кого похитил? – морщит лоб, как трофейный баян, донской атаман. Не то, чтобы тугодум, но со странностями.

– Иван-дурак Елену Прекрасную?

– Елена Прекрасная Ивана-дурака?

– Да, что вы говорите? – всплёскивает руками Верка Махерка. – А по виду и не скажешь. Такая вся цаца с фабрики алмазных висюлек. То-то подмывало меня борозду на её гладком личике прочертить, от уха до уха.

– Считаю необходимым напомнить почтенному собранию о том, что речь идёт о похищении не просто депутата, что само по себе отвратительно и ужасно, а невесты председателя Государственной Думы.

– Что? Что? – замотал головой Соловьёв, у которого от собственного свиста не то уши заложило, не то мысль запробковалась. – Вы утверждаете, что невесту председателя Госдумы, отца и учителя нашей свободы, спёрли?

– Гм. Ну, если не утруждать себя дальнейшими прениями, то в краткой констатации, факт выглядит именно так, как вы соизволили метко выразиться. Елену Прекрасную спёрли. Первый и единственный подозреваемый это Иван-дурак.

– При чём здесь Иван-дурак? Иван-дурак – лицо подставное. Мы имеем дело с контрреволюционной, хорошо подготовленной и проплаченной провокацией.

– Заговор? Путч? Коммунистическое подполье?

– Требую ввести чрезвычайное положение, комендантский час и бесплатные талоны к мадам Бегемотовой, с 19.00 до 2.00.

– Танков! На площадь! Много!

– Мобилизовать армию, милицию, пожарных, дворников, учителей и этого….

– Кого?

– Не помню, как зовут. В шубе, с бородой, нос синий, за плечами мешок, а в мешке…

– Подарки!

– Да какие подарки! Топор, которым старушку на чёрной лестнице тюкнули.

– Мы власть или кто? Балаган или комедия?

***

Место происшествия не внушало доверия. Штырц не мог вспомнить ни одного места происшествия, которое внушало бы ему доверие.

– Это здесь?

– Да.

– Ну, и обстановочка!

Обстановочка в антоновском городском архиве была как после ревизии на советской овощебазе. Гнилая была обстановочка, тревожная. Тихо-тихо, муха не вякнет и чем-то пахнет несвежим, тонко-тонко, несвежим столь давно, что из вони уже переквалифицировалось в аромат.

По анфиладе комнат, между стеллажами с документами, директор архива, внушительная дама лет пятидесяти, плывёт как каравелла, гордо задрав нос и корму.

Встречая её взглядом, Штырц услышал, как у него по позвоночнику, от копчика к шее, марширует взвод электрических мурашек.

ММ сопел рядом, как школьник в замочную скважину.

Зебруссь тёр кулаками, прослезившиеся, глаза.

– Что вам угодно, молодые люди? – Спросила Матильда Гаевна так, как обычно это спрашивают рестораторы припозднившихся клиентов.

Матильда Гаевна помнила то время, когда дом дворянского собрания, пережив бурную эпоху в различных статусах, встретил Перестройку под знаменем профсоюзов. Иными словами, члены профсоюза работников торговли и общепита имели здесь, по бесплатной путёвке, стол, кровать и лечебные процедуры.

От профсоюза, когда советская власть приказала долго жить, Матильда Гаевна перешла по наследству в архив.

Матильда Гаевна была дама опытная. Она знала, умела и любила обращаться с «молодыми людьми» любого возраста. К сожалению, последние лет пятнадцать «молодые люди» посещали её весьма редко. Она скучала.

– Я Зебруссь, – взял инициативу на себя помощник пресс-секретаря. – Помните, я был у вас сегодня утром?

Матильда Гаевна бросила снисходительный взгляд на Зебрусся с высоты своего небольшого роста так, что Зебруссь, длинный как баскетболист, почувствовал себя мячиком для настольного тенниса.

– И что? – спросила Матильда грудным контральто.

– А не промочить ли нам чем-нибудь горло? Лично у меня пересохло. – Сказал по этому поводу Штырц.

Нельзя отрицать своеобразие жизненного опыта Матильды Гаевны, но куда ей равняться с опытом Штырца и ММ. Детективы читали Матильду как шифровальную книгу с устаревшим ключом.

***

Думу колбасило. Левых радикалов пожирала жажда деятельности. Они готовились к немедленному преодолению кризиса, а именно, законодательно обещать каждой корове по седлу, каждому барану по воротам, каждой бабе по мужику, а всем им вместе – право на счастье.

Правые демократы тоже хотели счастья, для чего предлагали отдаться НАТО на сладостные муки садомазо.

Глухой националист, Панкрат Назаров улыбался правым демократам с улыбкой тасманийского аборигена, обнаружившего, что Провидение западной цивилизации и пути местных духов в кои-то веки пересеклись и забросили к его завтраку, на пустынный берег, капитана Джеймса Кука. Панкрат уверял, что ни одна Европа не удовлетворит озабоченных тем садомазо, какое Панкрат изыщет буквально через полчаса, в столичном метро.

Правые демократы стояли на том, что достойны лучшего.

Панкрат отвечал, что лучшее ещё не означает глубины и насыщенности ощущений.

– А я-то вас побалую, – мурлыкал Панкрат. – Изрыдаетесь, изверги!

Случайно или как, Баба-Яга окоротила какого-то хама из масс-медиа, костылём в объектив фотокамеры. Осколки брызнули как взрыв фейерверка.

***

Про яйцо Матильда Гаевна ничего не слышала. Про комнату, в которой яйцо хранилось, она могла рассказать намного больше, но, увы, её никто об этом не спрашивал.

– Чей кабинет? – Спросил Штырц, разглядывая двуспальную кровать под балдахином, биллиардный стол, барную стойку, сейчас пустую и под слоем пыли, распахнутую стальную дверцу в стене. Под дверцей, стояла, снятая со стены картина « Утро в лесу», которая обычно и маскировала наличие сейфа.

– Здесь? – Спросил ММ.

– Здесь! – Кивнул Зебруссь.