Ольга Стародуб - Сказки белой совы

Покорился бы судьбе Памфилий, растаял бы тихим туманом на утренней зорьке, рассыпался бы в труху вместе с домишком… Домовые ведь не боятся смерти, они уходят тихо и в никуда, не в состоянии сопротивляться одиночеству.

Но случились две вещи. Ветром занесло за покосившийся забор кусок газеты с объявлениями и рекламой, где было написано, что вновь открывшемуся магазину в ближнем городе сторож требуется.

А другим ветром занесло под крышу на дождливую ночь двух забулдыг, промышлявших цветным металлоломом.

Забулдыги пахли кисло, совсем не молоком, одеты были в потёртые ватники и невообразимого состояния резиновые сапоги. Но один из них оказался непрост, он – видел.

И толкнув своего напарника в бок, сообщил:

– Домового спасать надо. Жалко мне его, вон брёвна уже сквозь него просвечивают.

– Домовой?! Ты рехнулся что ли, – буркнул второй. Но встретил взгляд, ставший внезапно тяжелее того самого металлолома, и больше не возразил ни слова и не усомнился ни в чём.

Вместе с утра они нарезали веток с осины, первый связал из веток веник, связал оторванными от остатков занавески полосками. Положил веник на пол и проговорил что-то вроде:

– Батюшка домовой, освобождаю тебя от повинности извека. Поехали со мной на осине серебристой.

– Ко мне поехали? – уточнила сова.

– Нет, со мной, в том-то и дело. Он меня от места отвязал, волю дал. А осина всю печаль вытянула и конституцию вернула. Непрозрачность то есть. Ясно, что повезло мне. На пару месяцев позже пришёл бы Яков – не было бы Памфилия вовсе.

– Яков? Выглядит как?

– Слышала где-то?

– Может, и слышала. Не пойму.

– Худой, заросший, волосы на лоб падают. Но выбрит гладко, как умудряется?

– Не растёт борода, – буркнула сова, – Цвет волос какой?

– Чёрные, с сединой. А глаза светлые. Почему не растёт борода?

– Я откуда знаю? – удивилась сова, – Может, заклятие какое, может, проклятие, может генетика такая.

С домовым всё было ясно. Не сам новатором заделался, помогли и спасли от развоплощения, повезло необычайно. Надо заканчивать чаепитие, много клювом из чашки не нащёлкаешь, да прощаться. Отправляться домой, авось к полудню в дупле будет.

Осталось поразмыслить, где слышано было про безбородого Якова…

Зёрна

Отдохнув от свидания с Памфилием, сова решила ещё раз навестить место найденного клада. По дороге она успешно поохотилась, на этот раз не вдаваясь в разговоры с пропитанием. И, не надеясь ни на что, плюхнулась перед вывернутым корнем.

И увидела. Зёрна проросли! На том месте, где она их прикопала, из земли пробились тонкие красноватые побеги. Побеги были небольшие, странного оттенка. И их было гораздо меньше, чем зёрен. Но они были, они проклюнулись. Сове даже захотелось как-то ускорить прорастание, совы – они любопытны. Но как? Лапой вытягивать?

Сова походила вокруг, на всякий случай откинула от проростков сухие веточки. Забралась на ветку ближнего дерева и задремала.

Проснувшись – сразу бросилась к проросткам. Но ничего, разумеется, не изменилось. У растений, даже таких необычных, своё время и свои сроки.

Болезнь

После разговора с Памфилием сова несколько раз пыталась вспомнить, где слышала она о черноволосом безбородом человеке, знакомом не только с людским миром, и всё ей не удавалось. То мышь особо жирная попадётся, то, наоборот, не попадётся никакая. То дятел поселится по соседству, и пока его не удалось изгнать – голова болела, не переставая. То лисы затеют свои игры как раз под деревом с дуплом, а шумят эти рыжие бестии не хуже дятла. В общем, не везло сове в последние дни. Никакого покоя и сосредоточения.

Но вот выдался спокойный день. Пасмурный, слегка дождливый, без ветра, дятла и лис. Всё, как нужно. Сова забилась поглубже в мягкую подстилку в дупле, прикрыла глаза и погрузилась в размышления.

Ага, вот и первое воспоминание. Маленький городок на скалистом берегу нездешнего моря. Каменные домишки, узкие окна – из-за непрерывных морских ветров. Рыбацкие лодки у причала. Люди в тёмных одеждах. Каменная же церковь на скале и небольшое кладбище с зелёной травой и оградой из обкатанных морем валунов.

Вот там. Точно! Сова даже открыла глаза – увидев, как наяву, картинку минувших лет, очень давно минувших, очень. Но сразу же было понятно, что Яков этот – не простая штучка.

…В городок пришла беда. Захожий проповедник оказался болен и, сорвав голос на площади, призывая народ к покаянию и рисуя перед ними жуткие картины Страшного суда, он свалился в горячке. Сердобольная старуха приютила его в своём доме. У дома росла раскидистая ракита, сова могла устроиться в её ветвях и наблюдать за происходящим внутри. Три дня проповедник бредил и метался на постели, сбрасывая с себя лоскутное одеяло, а потом снова натягивая его, стуча зубами. А на четвёртый день затих. Пришёл священник вместе со служками, кропил святой водой и что-то гудел, через окно было не разобрать. А проповедник вдруг сел на кровати и выкрикнул страшно:

– И моровая язва за грехи ваши! – и откинулся обратно. Видимо, умер в тот миг. Потому что потом подъехала телега, тело вынесли из дома и отвезли на кладбище, где и закопали в левом пустынном уголке.

Неделю было тихо. Городок жил обычной жизнью и забывал случайного прохожего. Вдруг заболела старуха, у которой окончил свои дни проповедник. Заболела она странно. Красные пятна по лицу и по рукам, беспокойный взгляд и беспокойные речи. Слегла – и больше не встала. Потом служки, так же точно, разве что пятна у них выглядели ярче, чем у старухи. Потом – семьи служек. Четыре дня – и человека уносили за каменную ограду кладбища, вернее то, что от этого человека оставалось. Город пустел. И с каждым отпеванием всё больше горбились плечи у священника, всё растеряннее становился взгляд.

В какой-то из дней с моря пришли рыбаки, отсутствовавшие пару месяцев. Вот среди этих рыбаков и был черноволосый парень по имени Яков. Да, ошибки быть не может, он был. Рыбаки пришли – к пустым домам, семей у многих уже не осталось. И у Якова не осталось. Сова помнит, как он рыдал у свежего холма на кладбище. Кто там был под ним похоронен – мать, отец, жена – сова не знала. Рыдал долго. Потом поднялся и пошёл в церковь. А из церкви ушёл куда-то по тропинке среди скал.

Через две недели, когда Яков вернулся, от городского населения осталась половина. Вернулся он исхудавший, с обожжённым лицом (ага, вот почему борода не растёт!) и обгоревшими волосами, В затрёпанных, оборванных по низу штанах и с мешком за плечами. Снова пошёл к священнику. Священник был жив, печален и растерян. Болезнь не походила ни на что ранее виданное, походила она на последствия случайного проклятия, произнесённого умирающим в горячечном бреду или на что-то похуже.