Евгений Новиков - Снежный мальчик

– Твои руки ушли в лед, твое сердце потеряно в океане, твоя память прошла ночным ливнем. Ты снежный, и пусть не будет тебе возврата.

Призрачный колосс исчез, и рядом раздался голос Алины:

– Да, Ромчик, ты стал снежным мальчиком. – Алина стояла на тропинке. Она была обычного своего роста, дивное тело ее сияло и мерцало в сгибах, а глаза светились по-волчьи. – Теперь ты можешь найти золотой ананас, в котором твоя душа.

– Зачем? – срывающимся голосом спросил Ром.

– Чтобы убить свою душу и стать господином мира и моим господином, – холодная стопа ведьмы опустилась ему на спину и прижала к земле. – Ведь ты хочешь стать моим господином?

Тяжесть ее ноги стала нестерпимой. Ром почувствовал, что теряет сознание, и вместе с сознанием, как из дырявой посудины, из него уходит страх.

Ведьма исчезла. Ром поднялся с земли и почувствовал, что стал другим. Нет, он не забыл о доме, о том, что его там ждут, но помнил это только головой – сердце оставалось холодным. Непостижимые, страшные превращения ведьмы теперь казались ему чем-то вроде занимательных фокусов. Он шел по ночному лесу, срывая на ходу ягоды малины, которой здесь было видимо-невидимо. Он беспечно насвистывал, готовый встретиться, хоть с красноязыким медведем, хоть с самим чертом. Глаза его обрели удивительную способность видеть в темноте не хуже совиных. Кстати, сов в лесу было до странного много. Серыми гроздьями облепляли они ветки деревьев и, что было еще более странно, держали в лапах кусочки разбитых зеркал.

А что это за беленькое в красном платочке прячется, ползет в траве?

Ром подкрался поближе и прыгнул. В его руках оказалась булка, вроде тех, что продают в магазинах. Но даже на самый первый взгляд она весьма отличалась от них. Во-первых, булка, до того, как попасть в руки мальчика, худо-бедно, но самостоятельно передвигалась. Во-вторых, на ней был красный платок. И, в-третьих, попавшись в руки, она немедленно (обычные булки этого не смеют) воскликнула:

– Я требую, я решительно требую прекратить этот произвол! Моментально отпустите меня! Слышите, моментально!

Булка стала вырываться из рук мальчика.

– Что значит "моментально"? – спросил Ром, не разжимая пальцев. – Я, конечно, могу тебя отпустить, если пожелаю. Но с какой это стати, ты чего-то требуешь от меня? Да я просто съем тебя в ответ на твои безрассудные требования!

– Ну, я прошу вас! Слышите, прошу!

– Так-то оно лучше, – сказал Ром, по-прежнему не выпуская булку из рук. – Возможно, я и не съем тебя… Но в любом случае я желаю сначала поговорить с тобой, потому что никогда прежде мне не попадались такие булки, как ты. У тебя нет ни ног, ни рук, а ты при этом… Вернее, без этого умудряешься ползать. Рта у тебя тоже нет, а ты болтаешь всякий вздор… И потом, почему на тебе этот красный платок?

– Вы, что, недавно оказались в потаенной стране? – спросила булка. В голосе ее звучало и недоверие, и желание обмануть собеседника, если такая возможность представится.

– Только что, – сказал Ром. – Но это не значит, что я олух. Так что, советую говорить со мной без всяких выкрутасов. Кстати, можешь обращаться ко мне на "ты".

– Хорошо, я буду говорить на "ты" и правду. Тем более, что мне скрывать особенно нечего. Ты спрашиваешь, почему я, не имея ног, передвигаюсь? Положа руку на сердце, скажу – не знаю. А сам ты разве можешь сказать – почему передвигаешься? Потому что у тебя есть ноги? Но это же просто смешно! Сами по себе ноги тут ни при чем. Ими командует голова, без нее они бы и шагу не сделали. Конечно, ты можешь сказать, что у меня нет головы. Возражать на это я не стану, однако замечу, что видимое ее отсутствие не мешает мне думать и говорить. Кстати, рта у меня тоже как будто не видно, а между тем я с тобой разговариваю. И отрицать это, надеюсь, ты не собираешься? Вижу я преотлично, одновременно во все стороны. А почему я так устроена, хоть режь меня, не знаю. Видно, уж такой мне положено быть в потаенной стране.

– А что это за потаенная страна такая?

– Ну… надо полагать… Не знаю я, что надо полагать! Отвяжись!

– Нет, пожалуй, я все-таки тобой отобедаю, – сказал Ром и нарочито облизнулся.

Булка вновь попыталась вырваться, но, убедившись, что это ей не по силам, смирилась.

– Ну, хорошо, прости меня за грубость, – сказала она. – Это все от моих расстроенных нервов. Готова продолжить ответы на твои вопросы. Итак, ты поинтересовался, почему я хожу в платке. Что ж, отвечу. Я хожу в нем, потому что он… Нет, это тайна. Не скажу.

– Что ж, попробую сам узнать, – Ром сорвал с булки платок и увидел, что от нее откушен изрядный кусок.

Булка сразу потемнела, и стала содрогаться в рыданиях без слез.

– Ну что ты, успокойся, я не хотел тебя обижать. Просто ты ведешь себя довольно непоследовательно. Согласись, непоследовательное поведение редко кому нравится.

– Что мне делать? Что мне делать? – застонала булка.

– Да что, собственно, случилось? – Ром рассердился. – Хватит наводить тень на плетень!

– Здесь нет теней, – булка всхлипнула. – И не сжимай меня так сильно. Если ты меня отпустишь, я, честное слово, не убегу и расскажу все по порядку. Тогда тебе сразу станет стыдно, ведь ты обижаешь несчастнейшее существо!

Ром положил булку и, усевшись от нее на расстоянии вытянутой руки, приготовился слушать. Булка в свою очередь поправила платок, так, чтобы скрыть укушенное место (любопытно, что поправила она его без помощи рук, которых у нее, как и у всех других булок не было, и чем поправила – непонятно) и начала свой рассказ.

– Как известно, хлебобулочные изделия отличаются от людей, – сказала она и сделала паузу, чтобы у слушателя было время по достоинству оценить ее мысль. – По крайней мере, булки появляются на свет иначе, чем люди. Когда-то я была зернами, качавшимися на высоких крепких стеблях. Это было прекрасное, романтическое время! Только представь – голубое небо, молодой ветер и поле до самого горизонта. Да, это было незабываемое время моего отрочества. Но однажды на поле пришли люди. Они пели веселые песни. Что-то вроде: "Пахнет ржище спелым хлебом, и поет о жизни звонко каждый колосок". И с такими-то вот песнями, они срезали под корень все поле! Какое чудовищное лицемерие! Могли ли петь радостные песни о жизни обреченные колосья? Они стояли молча и ждали последнего удара. Они презирали людей за их глупость и равнодушие к чужой боли. Палач надевает на свою голову колпак, чтобы его не узнали. А наши палачи улыбались, пели лживые песни от нашего имени и подмигивали женщинам, которые им охотно отвечали тем же.

Ром нахмурился.

– Не стоит, – сказала булка. – Я рассказываю об обычных людях, а ты совсем другой, ты снежный. К тебе у меня нет никаких претензий. Итак, если не возражаешь, я продолжу. Потом люди скрутили проволокой стебли и бросили их в поле, а нас, зерна, ссыпали в сарай. Среди нас не было никого, кто уже проходил этот путь, и поэтому мы с тревогой ждали, что будет дальше. А дальше было все буднично и просто. Время от времени в сарай приходили люди и забирали нас частями. Мы гадали, куда именно и не могли отгадать. Но хуже всего было ночью. В сарай приходила старая отвратительная мышь и ела нас, ела. "Всех вас сожру", – говорила она, посмеиваясь, и усы ее блестели при лунном свете.