Ирина Шевченко - Сказки врут!

— Дура! Прабабка твоя, естественно.

Швыряет полотенце в сторону, хватает сухое, опять заворачивает, опять трет. Прабабка — дура, он молодец. Снял заклятие-проклятие, тема закрыта. Сейчас уйдет, а я смогу нормально напиться…

— Вот как так можно, ты мне скажи? — спрашиваю со слезами.

— Нельзя, — соглашается он.

— Как будто меня и нет, да?

— Ты есть…

— Как будто я пустое место! Не смотрит, не видит…

— Придурок!

— Я же его… Я его…

— Ты самая лучшая…

— Я его, может быть, всю жизнь ждала… А он… Совсем, никак. В упор меня не замечает! Вообще. К суккубам бегает, приходит потом, довольный, как кот, весь в помаде…

— Какая помада — у Влада краской испачкался, когда он оборудование показывал! Черт! Угораздило же втрескаться в ведьму, да еще и ревнивую…

А потом смотрим друг на друга, долго-долго, почти целую секунду, и пытаемся понять, что мы оба только что сказали…

Зеркало большое да зеркало поменьше, свечи по обе стороны и колышущаяся тень в конце длинного коридора…

— …Какой он?

— Красивый. Большой такой… Высокий. Волосы темные… Сережка мой!

— Ты в глаза ему, доча, посмотри.

— Черные у него глаза, как уголечки!

— Хорошо смотри, Настюша, все примечай…

…Нет, не черные. Не черные — светлые, ясные. Голубые…

И не знаю, кто первый, я, он, а может, одновременно, бросаемся друг к другу, сцепляемся намертво — руками, губами, взглядами. Топчемся по упавшему на пол полотенцу, поскальзываемся на мокром кафеле… Вываливаемся в коридор, громко хлопнув дверью. Не отрываясь от жадного рта, глажу его лицо, волосы, обнимаю за шею, а когда он подхватывает меня на руки, обвиваю еще и ногами, и вот так, не размыкая объятий, не прекращая поцелуй, даже чтобы вдохнуть, и то и дело натыкаясь на стены, добираемся в конце концов в спальню и падаем на кровать. Здесь уже отлепляюсь от него, позволяю стащить с себя футболку и блаженно щурюсь, чувствуя нежные губы и жаркое дыхание сначала на шее, потом ниже, ниже… Выгибаюсь со стоном, но тут же понимаю, что и минуты не проживу, если не увижу сейчас его глаз. Обхватываю ладонями его голову, отрываю от себя, ловлю его взгляд, внезапно на миг усомнившись: «Это ты?» — и расслабленно выдыхаю: «Ты»… Больше я не ошибусь. Никогда. Таю от каждого прикосновения, а сама дотрагиваюсь осторожно до шрама на его виске и ревную безумно, к прошлому, ко всем женщинам, что у него были, ко всей той жизни, что он прожил уже без меня. А он, словно угадав эти мысли, перехватывает мою руку, целует ладонь и скользит губами от запястья к сгибу локтя по беззащитной коже… Мм…

Но вдруг что-то меняется. Обнимаю и чувствую, как напряжены его плечи, какой неестественно прямой стала вдруг спина под влажной рубашкой. Ищу его взгляд, но он ускользает от меня…

— Андрей? — Даже в окружении зомби мне не было так страшно.

Он прижимает меня к себе, резко, с силой, не замечая, как я морщусь от боли, впивается губами в губы, будто хочет выпить всю, залпом и до дна, а затем так же резко отпускает. Теперь я вижу его глаза… и жалею об этом…

— Не нужно, — шепчу, еще не зная, что он собирается делать. — Пожалуйста…

Я больше не хочу оставаться одна. И не оставлю тебя.

Ты мне доверяешь, Сокол?

И не слышу, лишь по губам читаю короткое:

— Спи…

Зачем? За что?

У темноты нет на это ответов…

Проснулась я утром. Даже не глядя на часы, знала, что уже утро. И знала, что увижу, когда открою глаза: свою комнату, солнце сквозь жалюзи и сидящего рядом Жорика. И все.

Так есть ли смысл?

Нет.

К тому же стоит разомкнуть веки, польются ничем не сдерживаемые слезы…

Так и лежала, несмотря на вползшую в комнату духоту, кутаясь в покрывало. Не мог же доктор Соколов бросить меня на постели в мокрой одежде? Он и не бросил. Раздел заботливо, укрыл. Небось и вещи развесил на веревке над ванной, и пол протер… Что еще ты сделал, темный? Поцеловал меня, уходя?

Все же я разрыдалась. Плакала, уткнувшись в подушку, тихо и горько, а когда слезы иссякли, решила, что пора вставать.

Первым делом отыскала в прихожей свою сумочку, та висела аккуратно на вешалке, и включила мобильный. А потом еще полчаса вздрагивала, ловя накопившиеся за неделю сообщения о пропущенных вызовах и рекламных акциях. Просматривала каждое, надеясь, что где-то там затерялось то, одно-единственное, всего в пару слов…

Когда раздался звонок, схватила, не глядя на номер, телефон и тут же прижала к уху.

— Настюша, ты как там? Эсэмэс пришло, что ты в сети.

— А, мам. Привет. Нормально.

— Настенька, ты дома уже? Хочешь, приеду?

— Дома. Но приезжать не надо.

— Мне не тяжело, милая.

— Мне тяжело! Не приезжай, пожалуйста…

Джинсы и футболка сохли в ванной, и я закусила губу, чтобы снова не разреветься. На кухне, в пепельнице — горка окурков, а на столе рядом — пустая пачка из-под сигарет и пистолет-зажигалка… Лучше бы ты настоящий оставил, Сокол!

Прижалась лбом к прохладному металлу. Думала.

План действий сложился внезапно, простой, как и все гениальное… Глупый-преглупый.

Оделась. Мазнула тушью по ресницам, накрасила губы. Забросила на плечо сумочку и выскочила за дверь. Сейчас выйду на улицу и пойду куда глаза глядят. Пройдусь к девятиэтажке неподалеку от своей работы, где встречалась несколько дней назад с усатым некромантом, потом проедусь к брошенной вчера квартире, послушаю, что рассказывают о недавнем убийстве бабки на лавочках. Просто погуляю по городу. Час, два, три. Буду ходить, пока кто-нибудь из подручных Ван Дейка меня не заметит. Ты говорил, что голландец злопамятен — значит, меня опять схватят, увезут куда-нибудь, и у тебя не останется другого выхода, как снова меня спасать. А если меня вдруг убьют… Если меня убьют, то так тебе и надо!

— Настя, вернись в квартиру, пожалуйста.

У подъезда меня встречал Влад. Погуляла, блин!

— А если не вернусь?

— Мы тебя вернем.

Мы? Режиссер был один, но, оглядевшись, я заметила какое-то шевеление в кустах и мелькнувшую в просвете между веток бурую шерсть. Кто это? Рома-гример? Женя-пиротехник? Или бесстрашный каскадер Димон? Волки в городе — черт знает, что творится!

— Мне в магазин нужно, — заявила я, не желая отступать.

— Пиши список, тебе все принесут.

— Мне очень личное… по женской части.

Оборотень усмехнулся, и в этот раз я отчетливо разглядела выпирающие из-под верхней губы клыки:

— Я вырос с матерью, двумя бабушками, тремя незамужними тетками и четырьмя младшими сестрами. Меня не смущают покупки «по женской части».

Не выпустит. Даже если я скажу, что мне жизненно необходимо побывать в цирке, этот волчара приведет сюда клоунов, факиров и табун пони, но дальше двора я не выйду.