Бранислав Нушич - Автобиография

В тот момент портной даже не подумал о том, что он вступает в столкновение с возвышенным искусством, и так разделал лебедя, как может это сделать только человек с консервативными взглядами. Тем самым утюгом, которым каждое утро гладил художнику брюки, он прогладил ему ребра, а швейной иглой системы «Зингер и K°» так «прошил» его, что художник вынужден был шесть недель провести в больнице. С тех пор он раз и навсегда оставил портретную живопись и полностью перешел к пленеру, используя в качестве натуры коров, коз и жеребят, ибо таким образом он ограждал себя и от консерватизма нашего общества, и от ревности портных.

Почти то же самое произошло с одним композитором. В его биографии отмечалось, что после первых сильных и эмоциональных произведений в его творчестве наступил известный застой, после которого он сочинял только музыку к литургиям. Биограф объяснял этот застой неудачами в семейной жизни: бывшая супруга композитора не могла понять своего мужа. Композитор занимался с певицей, готовившей сольную партию в одном из его произведений. Подготовка очень затянулась, и в конце концов певица, кажется, поняла свои задачи, но жена композитора никак не могла понять и вместо оваций и венков, ожидавших певицу на концерте, на генеральной репетиции взяла и разбила о ее голову свой новый зонтик. Этот случай и послужил причиной застоя, после которого композитор, убедившись в том, что жена его не понимает, перешел к литургиям. Но сделал он это вовсе не из чувства набожности, а из-за того, что во время бракоразводного процесса перед лицом церковного суда обещал написать новое литургическое произведение, если дело будет решено в его пользу.

Вот так кроят одежду великих людей, вот так пишут биографии великих людей в портновских мастерских по изготовлению биографий. И в этом их неоспоримое преимущество, широко используемое историей литературы. Но и в деятельности биографов есть один недостаток, который необходимо, если не изжить вовсе, то по крайней мере ослабить. У них сложилась привычка после смерти великого человека врываться в его квартиру, с полицейским рвением переворачивать ящики столов, копаться в бумагах и бумажках, которые только найдут в доме. Но и этого мало, они начинают форменное судебное следствие, собирают по всему свету письма покойного, школьные табели, расписки, всякие другие документы, а затем с упорством страстных исследователей расшифровывают, комментируют, объясняют, переставляют слова, заменяют предложения и в конце концов на основе новых данных так разукрашивают, так перевертывают ранее написанную биографию, что она становится похожей на перелицованное пальто с нагрудным карманом, переместившимся с левой стороны на правую, с новым бархатным воротником и новой шелковой подкладкой. Кстати, следует иметь в виду, что в мастерских по изготовлению биографий не только кроят новые биографии, но и производят все другие работы: переделывают старье, гладят, выводят пятна, перелицовывают, ставят заплатки, если вдруг в какой-нибудь биографии обнаруживается дыра.

Вот, к примеру, биография заслуженного человека, известного ученого, профессора Стояна Антича, написанная еще при жизни покойного и, как я слышал, не вызвавшая у него никаких возражений. В биографии говорится, что покойник родился в 1852 году в Петровце. Мать его звали Ангелиной, а отца Миле. Отец Стояна торговал свиньями, а сын его окончил начальную школу в Петровце, гимназию в Пожаревце, а высшее образование получил в Белграде. Так как Стоян по специальности был преподавателем естественных наук, то его сразу же назначили преподавателем немецкого языка и гимнастики. На этом поприще он развил такую кипучую деятельность, что даже создал капитальный научный труд о следах сербского языка в санскрите.

Через двадцать лет в руки биографов попала частная переписка Стояна Антича, и на основе «новых данных» ими была составлена совсем другая биография. В ней уже говорилось, что покойника звали вовсе не Стоян, а Спира, что он только по ошибке носил фамилию Антич, так как настоящая его фамилия Николич. Мать его звали не Ангелина, а Мария, хотя мачеху действительно звали Ангелина, имя отца не Миле, а Мият, и был он не свиноторговцем, а попом. Покойный Спира родился не в Петровце Пожаревацкого уезда, а в Рековце Ягодинского уезда, и учился он в гимназии не в Пожаревце, а в Ягодине, никакого университета в Белграде не кончал, а окончил агрономическое училище в Кралево. В школе Спира преподавал не немецкий язык и гимнастику, а закон божий и пение. Покойный действительно написал капитальный труд, но не о следах сербского языка в санскрите, а о влиянии лесов на изменение климата.

Уверяю вас, я бы не удивился, если бы на основе писем и других документов, собственноручно написанных в свое время великим человеком, биографы доказали бы, что его вообще не существовало. И, будьте уверены, в частных письмах покойного, а особенно в тех, которые он писал, еще не зная, что будет великим, они сумели бы найти все, что им нужно. Разумеется, если человек стал великим, то он уже и частные письма пишет так, чтобы их можно было сразу посылать в набор, то есть поступает, как женщина, которая, однажды услышав, что она красива, старается оправдать это мнение. Читал я, например, письмо одного великого человека, академика, в котором он требовал от своего квартиранта возвратить долг. Великий человек писал в нем, что жизнь поистине отвратительна своей материальной стороной, что житейские заботы оскверняют великие души, приводил другие афоризмы о жизни с явным расчетом на то, что письмо попадет в печать. После грустных раздумий над жизнью великий человек написал: «Но существует известный порядок, который никому не дано нарушать», — и, опираясь на эту истину, потребовал от квартиранта квартирную плату за три месяца. Правда, причитавшиеся ему деньги он получил только тогда, когда лично встретился с квартирантом и в устной форме (что не предназначалось для печати) обругал его последними словами, пригрозив переломать ему кости.

Другой великий человек, очевидно не желая, чтобы после его смерти письма, принадлежащие ему, были опубликованы, в конце каждого письма делал приписку: «По прочтении прошу возвратить автору». Он так привык к этому, что даже, расписываясь в получении гонорара, сделал однажды приписку: «По прочтении прошу возвратить автору». Знал я и одного выдающегося ученого, у которого страх оставить после себя какие-либо письменные улики превратился в манию, и он вообще отказывался писать. Умер этот ученый признанным автором научных трудов, хотя за всю свою жизнь не написал ни строчки.

Таковы в основном положительные и отрицательные стороны той непростительной глупости, когда человек добровольно становится жертвой биографа. И разве не лучше самому написать свою биографию и таким образом оградить себя от всяких случайностей?

Читать дальше