Бранислав Нушич - Автобиография

Вначале меня коробила такая любезность, и я еле сдерживался, чтобы не избить его. Но потом мало-помалу я стал привыкать и в конце концов, проходя мимо, стал даже останавливаться перед витриной, чтобы полюбоваться гробами. Такие остановки повторялись изо дня в день и незаметно вошли в привычку.

Теперь я уже не только останавливался возле витрины, но и пускался в приятельские разговоры с молодым хозяином, который всегда стоял в дверях своего заведения.

— Как вы думаете, — спрашивал я его, остановившись возле витрины, — подойдет мне вот этот гроб?

— О сударь, я предложил бы вам именно этот! — захлебываясь от восторга, отвечал молодой хозяин.

— А он не будет мне мал?

— Одну минуточку, позвольте, — и, отскочив шага на три-четыре, он смерил меня взглядом с головы до ног. — Уверяю вас, сударь, он как будто специально для вас сделал.

— А вам не кажется, что он мне немного тесноват?

— Ну, может быть, и будет немножко тесно, но это только вначале, новые сапоги ведь тоже жмут, а потом, поверьте мне, вам в нем будет очень удобно.

— Да… вероятно… А как насчет прочности?

— О! Не беспокойтесь! — прервал он меня на полуслове. — Что касается прочности, то я могу вам дать письменную гарантию на пять лет.

Разумеется, когда мы ближе узнали друг друга, мы стали настолько откровенны, что однажды он, преисполненный восторга и гордости, изложил мне план моего погребения: во главе процессии понесут подушечки с орденами, потом венки, хоругви, потом пойдет хор певчих и так далее. Разумеется, он сразу пригласил меня в свое заведение и тут же продемонстрировал подушечки для орденов и погребальные одежды для хора певчих.

— Только, прошу вас, — прибавил он, — вы уж постарайтесь умереть летом. Летом день длиннее и церемонию не приходится сокращать.

Как видите, благодаря столь счастливой случайности я не только примирился с содержанием этой последней главы моей биографии, но и сделал все необходимые приготовления. Теперь мне остается только умереть, чтобы публика, ожидающая конца представления, могла разойтись по домам. Я обещаю, что и в этом отношении сделаю все от меня зависящее.

Но вот увидите, узнав о моей смерти, многие не поверят. Я так много смеялся над ними, что, вероятно, они и на этот раз подумают, что я опять пошутил. Нечто подобное произошло с Талейраном, в жизни которого политические трюки были столь частым явлением, что, узнав о его смерти, многие задумались:

— Для чего же он это сделал?

Вот почему, сообщая о моей смерти, необходимо быть особенно осторожным. В первый день следует опубликовать в газетах сообщение такого содержания: «Как стало известно, господин Нушич вчера умер». На следующий день можно было бы поместить такое объявление: «Все более и более подтверждается наше вчерашнее сообщение о том, что господин Нушич умер». И только на третий день уже можно будет заявить: «Как стало известно из хорошо информированных кругов, господин Нушич действительно умер».

А для того, чтобы у публики не осталось и тени сомнения, ко мне мог бы прийти какой-нибудь журналист, чтобы получить интервью. Но вполне вероятно, что к тому времени я уже не смогу отвечать на вопросы, и поэтому, думаю, будет лучше, если я заранее заготовлю это интервью. Собственно, интервью с покойным — это не такое уж необычное явление. Наоборот, в политике это случается довольно часто, и покойники не только пишут интервью с самими собой, но и передают их в различные газеты.

Правда, в данном случае интервью рассчитано только на то, чтобы подтвердить самый факт моей кончины, и у меня нет никаких других помыслов и претензий. Мое интервью выглядело бы примерно так:

Журналист.Я из газеты «Светлост». [52] «Светлост» — иллюстрированный ежемесячный журнал, орган общества школьной гигиены и народного просвещения; выходил в Белграде в 1900–1913 годах. Не будете ли вы настолько любезны сказать мне несколько слов о вашей смерти.

Я (молчу, как и положено молчать покойнику) .

Журналист.Итак, могу ли я рассчитывать на беседу?

Я( по-прежнему молчу , дабы журналист мог окончательно убедиться в том, что я действительно мертв).

Журналист.Мне все же кажется, что я могу рассчитывать на вашу доброту.

Я (хоть и мертвый, но все же кричу) . Точно так же, как и я рассчитываю на нахальство журналистов, которые и мертвым не дают покоя. Ну, так чем могу быть полезен?

Журналист.Ходят слухи о том, что вы умерли.

Я.Никогда не следует доверять слухам, хотя в данном случае они не лишены основания.

Журналист.Значит, можно считать, что вы действительно покойник?

Я.Рассчитывайте на это, как на факт, который может послужить вам исходным моментом для интервью.

Журналист.Могу ли я узнать, что вас толкнуло на такой шаг?

Я.Я уже давно вынашивал мысль покинуть этот свет.

Журналист.Были ли у вас какие-нибудь особые причины, для того чтобы умереть именно сейчас?

Я.Честно говоря, я был склонен отложить все это дело на неопределенный срок. Но это случилось помимо моей воли.

Журналист.Очень интересно. Не смогли бы вы рассказать поподробнее?

Я.Извольте. Видите ли, несколько дней тому назад возле моей постели собрались доктора и, разговаривая по-латыни, решили, что мне надо умереть. Поскольку с раннего детства я был не в ладах с латынью, то и на сей раз я воспользовался этим своим преимуществом и не понял их. На другой день они опять пришли ко мне и очень удивились, увидев, что я все еще жив.

— Этого не может быть! — воскликнули они и опять начали остукивать и ощупывать меня. Как всегда, мнения разделились. Домашний доктор считал, что я должен умереть не позднее, чем через двадцать четыре часа. А его коллега, мой хороший приятель, горячо доказывал, что «в таком состоянии я могу протянуть еще месяц или два». Все мои попытки примирить их были тщетны. Спор все разгорался, и в конце концов они начали биться об заклад. Домашний доктор выложил на стол новую ассигнацию в тысячу динаров и заявил, что я умру в течение двадцати четырех часов, а мой приятель прикрыл ее точно такой же ассигнацией, утверждая, что я «протяну еще очень долго». Они побились об заклад и попросили меня быть свидетелем. На следующее утро ко мне пришел мой домашний доктор и с первых же слов, которыми мы обменялись, понял, что мои симпатии на стороне другого.

— Ах, как это нехорошо с вашей стороны, — сказал он. — В данном вопросе вам бы следовало сохранять нейтралитет или, во всяком случае, уж если хотите обязательно кому-то симпатизировать, то вы же знаете, что я для вас самый близкий человек.