Аркадий Аверченко - Избранные произведения в одном томе [Компиляция]

— Был.

— Как это хорошо! Быть убитым молнией — это небесная смерть. Рана в борьбе с небесным Воином.

Потылицын потер ладони одна о другую, взглянул на Айю и заметил будто вскользь:

— Вы были когда-то женой вождя негритянского племени?

— Почему? — спросила Айя умирающим шепотом.

— Потому что вы серая. Вы под пеплом… даже сейчас. Я уверен, вы родились от Вулкана. Вышли из кратера вместе с пеплом.

— Ах, — сказала Айя, — вы, пожалуй, правы больше чем нужно. Не нужно быть правым. Кратер…

— А когда вы смеетесь, — заметил деловито Потылицын, — вы напоминаете самку суслика.

— Суслик смеется перед опасностью, — покачала головой, позвякивая, Айя.

— Да и после смерти. У вас прекрасные глаза, Айя. В особенности левый.

— Мой левый глаз знает больше.

— Да! Знание, умерщвляя, украшает. Я вспомнил! Мы с вами виделись не в Египте, а у истоков Замбези. Вы пили воду, стоя передними ногами в реке.

— Я была оленем?

— Да. Антилопа-гну. Жвачное, однокопытное. И, зацепившись хвостом за ветку хлебного дерева, смотрел я на вас, раскачиваясь. Верно?

Айя нерешительно взглянула на Потылицына, и в глазах ее можно было прочесть некоторый испуг: будто пришел какой-то похититель и явно хочет обокрасть ее.

— Да, — подтвердила она. — Замбези. Я помню тигра, который любовно смотрел на меня из джунглей…

Потылицын серьезно кивнул головой.

— Да… тигр. Очевидно, он убежал из туземного зверинца, потому что на Замбези они не водятся.

— Вы любите пуму? — смущенно спросила Айя. — Пума и ягуар напоминают льющуюся воду. Их движения водопадны.

— Ниагарны или имартны? — с интересом спросил Потылицын.

— Ах, это все равно. Я когда-нибудь встречу ягуара… Я буду проходить под деревом, и вдруг на меня сверху свалится гибкая злая масса. О, я не буду кричать. Пусть! Пусть мое тело будет исковеркано, облито кровью. Пусть — я зато узнаю мучение. Я скоро встречусь с ягуаром.

— Вы действительно этого хотите? — сурово спросил Потылицын.

— Да, я хочу мучения, побоев. Я поцелую руку ударившему меня мужчине.

— Хорошо. Завтра я буду у вас с визитом и, кстати, завезу вам расписание.

— Чего?.. — удивилась Айя.

— Расписание пароходов, отходящих в Сан-Франциско. Оттуда по железной дороге до Сакраменто и…

— Зачем?

— Затем, что ягуары водятся в Мексике. До Иокогамы вы можете поехать по Сибирской железной дороге. Правда, вагоны не ахти какие и на станциях буфеты отвратительные…

— Ах, что вы такое говорите…

— Да ведь как же! Иначе вы до ягуаров не доберетесь. В Мексике вы их можете найти по дороге от Чигуагуа…

— Милый! Вы мне даете мигрень. Вы слишком реально касаетесь вещей, которые тоньше паутины. Наши ощущения должны быть ирреальными.

— Нездешними?

— Вот именно. Вы очень метко это сказали…

— Вот что, уважаемая Айя, — сказал Потылицын, вставая. — Я хочу иметь с вами серьезный разговор… Но наедине. Можем мы сейчас уйти в кабинет хозяина?

— Да… — колеблясь, согласилась Айя. — Только зачем «вы»? Нужно «ты». «Ты» — это не приближает, а отдаляет. Я хочу отдаления.

— Ладно, ладно. Пойдем.

Они вошли в кабинет. Потылицын усадил Айю на оттоманку, притворил дверь и уселся рядом.

— Вот что, моя милая. Как тебя зовут?

— Айя. Это звучит как падение снега.

— Моя милая! Если ты будешь ломаться — я тебя поколочу. Ты сама об этом мечтала давеча. Не вздумай кричать — я свалю все на тебя. Меня все хорошо знают как скромного человека, а тебя, вероятно, считают за полусумасшедшую сумасбродку, готовую на всякую глупость. Итак, не ломайся и скажи мне, как тебя зовут? Как твое настоящее имя?

— Вы с ума сошли! — испуганно сказала притихшая Айя. — Меня зовут Екатерина Арсеньевна.

— Вот и прекрасно. Вот что я тебе скажу, Екатерина Арсеньевна: мне тебя смертельно жалко… Как это так можно изломать, исковеркать свой благородный человеческий облик? Как можно себя обвешать какими-то браслетками, цепочками, связать себя так, что к тебе и приступиться страшно. Вспомни, Екатерина Арсеньевна, о своей матери. Как бы она плакала и убивалась, если бы увидела свою дочь в таком горестном, позорном положении. Какой глупец научил тебя этим смешным, нелепым разговорам об Египте, ягуарах и темных коридорах? Милая моя, ты на меня ради Бога не обижайся — ты баба, в сущности, хорошая, умная, а только изломалась превыше головы. К чему это все? Кому это нужно? Дураки, вроде Туркина, удивляются тебе и побаиваются, а умные люди смеются за твоей спиной. Мне тебя смертельно жалко.

То, что я тебе скажу, никто тебе не скажет, даже твой муж. Сними ты с себя все эти побрякушки, колокольчики, начни говорить по-человечески, и ты будешь женщиной, достойной уважения и даже настоящей любви. Дети-то у тебя есть?

— Нету, — со вздохом сказала жена директора.

— Вот то-то и беда. Может, это все от бездетности пошло. Ну, милая, не будь такая печальная, развеселись, махни на все рукой и заживи по-новому. Ей-богу, тебе легче будет, чем тогда, когда нужно измышлять беседы о каких-то темных королевствах, ягуарах, пумах и кровавых ваннах. Вот ты уже и улыбаешься. Молодец! Я ведь говорил, что ты женщина не глупая и чувствуешь даже юмор. Ты на меня не сердишься?

— Вы чудовище, — засмеялась Екатерина Арсеньевна. — Грубое животное.

— Ну миленькая, ну скажи же, ну бросите вы своих ягуаров и египтян, а? Обещаете? Я буду вам самым преданным, хорошим другом. Вы мне очень нравитесь, вообще. Бросите?

— Наш разговор — между нами? — отрывисто спросила она, отвернувшись.

— Конечно. Я завтра зайду к вам, ладно?

— Хорошо… Только чтобы об этом разговоре даже не намекать. Условие?

— Даю слово. Итак, до завтра. Расписания привозить уже не надо?

— Ну-у?! А кто обещал молчать? Чудовище! Кстати, мне эта цепочка ужасно натерла руку. Я сниму эту сбрую, а вы спрячьте ее в карман.

— Ах вы, прелесть моя. Давайте!

— Миленький мой, — сказала госпожа Принцева. — Вот уже почти месяц, как мы с тобой признались, что любим друг друга. По-моему, мы должны быть счастливы (я, конечно, и счастлива…), но ты — ты меня беспокоишь! Что с тобой? Ты задумчив, молчалив, часто, сидя в уголку, что-то шепчешь, на вопросы отвечаешь невпопад… Милый! Может быть, ты разлюбил меня?

Может быть, я тебе за один месяц надоела? Или другую встретил? Конечно, если ты меня разлюбил — против этого ничего не поделаешь… сердцу не прикажешь. И я требую только одного — откровенности. Встретил другую — что ж делать… Нужно сказать… Только имей в виду — если это правда, я этого так не оставлю. Слава Богу, серную кислоту еще можно достать, когда хочешь…

Действительно, у Глыбовича было задумчивое, рассеянное лицо и глаза смотрели грустно-грустно не на Принцеву, а куда-то в угол.