Олег Батлук - Исповедь старого молодожена [сборник litres]

– Я тебя слышу, истеричка! – вдруг выкрикнула женщина-консультант с другого конца магазина.

– Чего ты там вякнула, выхухоль! – завопил динамик. – Паша, ну-ка поднеси телефон к этой идиотке поближе, я ей все скажу!

Но Паша не послушался. Я видел, как своим здоровенным пальцем размером со ствол молодой березки он с размаху ткнул в красную кнопку «отбой». Его палец чуть не вышел с обратной стороны телефона.

Танкист швырнул какую-то на вид зеленую тряпицу обратно на стеллаж, зачем-то несколько раз театрально взмахнул в воздухе рукой и, шаркая гусеницами, ретировался из специализированного магазина.

– Вот бабы невменько пошли, – сказала женщина-консультант кассирше, – присылают своих дебилов мужей со списками, а нам тут корячиться.

Я присел за стеллаж, судорожно пряча свой список в карман. Я осторожно положил клубок ниток, который неосмотрительно успел взять, обратно на полку. К счастью, я находился ближе к выходу, чем к разгневанным сотрудницам.

Тихонько, на полусогнутых, я миновал километры рюшей, штабели из пуговиц, горы ниток, прошмыгнул на цыпочках мимо немилосердно розового.

На улице я облегченно выдохнул. Еще бы, ведь даже завсегдатаи мира танков бесславно пасуют перед обитателями мира рюшей.

Жена все лето провела с Артемом в деревне и вернулась с ним обратно в Москву.

Я встретил ее как победитель. За те несколько месяцев, что я вел домашнее хозяйство без нее, я не спалил квартиру, не умер с голоду, не задохнулся в грязном белье, не покрылся вековой пылью. Все вокруг было чистенько, аккуратненько и на своих местах. А у меня даже образовался небольшой животик.

Жена бродила по квартире, а я вышагивал за ней, как павлин, и всем своим видом демонстрировал гендерный триумф. Она была озадачена, а я ликовал, украдкой захлебываясь слюной восторга. Мы зашли в ванную.

– А какой щеткой ты зубы чистил? – спросила жена. – Я вроде наши взрослые щетки с собой увезла…

– Темкиной, маленькой, с крокодильчиком, – победоносно ответил я, не успев подумать.

– А. Ясно, – с какой-то вековой тоской ответила жена.

И я понял, что демонстрация гендерного триумфа закончена.

Жене пришлось срочно уехать в другой город по делам. Она собиралась в спешке, на ходу давая мне различные указания по домоводству и сыноводству. Вид у нее был озадаченный, но глаза улыбались.

– Ой, мама, какая ты счастливая! – воскликнул Артем, пробегая мимо.

– Я? Да нет! Я…

– Ладно, – сказал я, – отдохнешь хоть там от нас.

– Так, теперь про кота, – жена стала серьезной, – я дала ему успокоительные капли, он вам мешать не будет.

Последние несколько ночей наш кот бодрствовал, и это мягко говоря. Носился как лось, ронял шкафы. А теперь он лежал на стиральной машине ветошью: если бы мы вдруг решили его постирать, кот бы и не мяукнул.

Жена простилась со мной и Артемом и как-то неприлично поспешно выскочила за дверь. Едва дверь за ней захлопнулась, ветошь на стиральной машине восстала из мертвых. Округлившиеся до блюдец бешеные кошачьи глаза обещали нам нескучный вечер.

Главной из моих задач было утром не проспать с ребенком в сад. Я посчитал это делом своей отцовской чести. Жена уехала на день, и, если за этот день я ухитрюсь профакапить детский сад, это войдет в семейные анналы, и через столетия в нашей семье будут ходить легенды про Сонную Лощину и вялого прадедушку, проспавшего все на свете. Я поставил три будильника. Из трех будильников сработал лишь один кот.

В 7:30 (против положенных 7:10 на будильниках) он уронил в гостиной цветок.

Есть все-таки прок от этой взбунтовавшейся ветоши. В сад мы не опоздали. Но от жены я все равно огреб.

Потому что упавший цветок в гостиной оказался, кто бы сомневался, ее любимым.

Дом – это в редких случаях именно дом.

Да, для кого-то важна геометрия стен.

Но все же чаще дом – это человек.

Обычно твой дом кто-то несет на руках.

Когда жена с Артемом надолго уезжают, они, точно бродячий цирк, увозят разноцветный шатер над моей головой с собой.

И я сижу под открытым небом, как под пустой тарелкой.

Я кутаюсь сам в себя, но не могу согреться, точно бездомный осенью.

Есть люди, в которых мы – дома.

Можно сказать, что это любовь.

А можно проще: это адрес, по которому прописана наша душа.

В детстве по вечерам я возвращался домой с тренировки одной и той же дорогой, мимо музыкальной школы. Это было старое одноэтажное здание с высокими готическими сводами. Вокруг густел мрак, а окна школы светились издалека, едва не вытекая желтками наружу.

Я шел и улыбался в темноте. Я представлял, что через несколько зданий меня ждут такие же яркие окна, а за ними родители, младший брат, кот. Хотя обычно в коридоре меня встречали в обратном порядке – кот, брат, родители.

Это ощущение лампочки в сердце при виде горящих окон я сохранил до сих пор. И сейчас, приходя в родные пенаты поздно вечером, я снова ловлю себя на мысли, как же это важно – возвращаться к горящим окнам.

Даже если еле волочатся ноги, даже если обнулились все счетчики, даже если меня переехал каток уходящего дня, я смотрю на чьи-то темные окна в своей многоэтажке, думая о тех, кому они суждены, и понимаю, как же это много, что мои рядом – светятся.

Чем человек старше, тем ярче для него горят домашние окна. С возрастом мое понятие дома эволюционировало радикально.

В ранние годы дозваться меня домой было утопией, как догнать Савранского. Оно и понятно, если вспомнить эпический размах нашего советского детства: вместо «Майнкрафта» у нас были «казаки-разбойники».

В юности я носился по жизни этаким кочевником. Я презирал всякую оседлость. Родительский дом был для меня концом концов и тухлой бухтой, а не началом начал и надежным причалом, как пелось в популярной песне Льва Лещенко.

Потом я долго метался песком по пустыне в поисках своего угла. Но в пустыне углов не бывает. И в какой-то момент мне вдруг стало важно, какие цветы стоят у меня на окнах.

Сейчас, когда я не дома, я чувствую себя голым. Мякотью наружу.

Как улитка без раковины.

Я придумал простой критерий гендерной совместимости.

Смеется женщина твоим шуткам – твоя женщина. Не смеется – не твоя.

У меня есть приятель. У него врожденная атрофия чувства юмора, и, естественно, он много шутит.

Он много шутит – его жена много смеется.

На многолюдных дружеских тусовках в тягостной тишине после его шуток раздается лишь неудержимый гогот его супруги.

Вот это я понимаю, идеальная пара.