Олег Батлук - Исповедь старого молодожена [сборник litres]

Из кабинета слева вышла девушка, точнее, выкатилась: она была на позднем сроке беременности. Выкатилась и покатилась явно ошибочно в противоположную от выхода сторону.

– Эй, старушка, я тут! – крикнул ей миллениал и махнул шарфом.

Девушка развернулась, с трудом, как подбитый танк на одной гусенице или избушка на курьих ножках, и пошла на голос. Миллениал с избушкой обнялись и зачем-то смачно поцеловались, прямо посреди женской консультации напротив плаката про роды.

Я заметил, как солидный мужчина покривился от возгласа миллениала, от его поцелуя и особенно от слова «старушка». Это сложно было не заметить: он разве что не плюнул миллениалу в спину. Лицо мужчины выражало мировую скорбь за потерянное поколение.

Буквально через минуту из другого кабинета, того, что справа, тоже вышла беременная женщина, на меньшем сроке, по сравнению с предыдущей. Поэтому она не катилась, а шла как-то юзом, словно ее все время тянуло в кювет.

Солидный мужчина вскочил ей навстречу.

– Как ты, дорогая? Что сказал доктор, дорогая? Пойдем, дорогая. Осторожно, дорогая.

Четыре «дорогих» на один квадратный сантиметр речи: мои уши слегка завяли от такой повышенной концентрации этикета в воздухе.

И они пошли вдвоем по коридору рядом, плечом к плечу, не касаясь друг друга и не взявшись за руки, строгие и напряженные, как параллельные прямые.

«Старушка» – порой в этом обращении любви через край.

А в «дорогая», пусть и преумноженном многократно, – едва ли на донышке.

– Завтрак. Зав-трак. Меня прямо корежит от этого слова. Аристократическая чушь. Барство в чистом виде. В девятнадцатом веке у крестьянства и пролетариата на эту чепуху просто не было времени. Одни с утра в поле, другие на фабрике, какой в жопу завтрак? «Он позавтракал». Меня аж передергивает. Позавтракал он. Есть в этом какое-то конченное эстетство, позерство. Остается только добавить, чем позавтракал – и я взорвусь просто. «Он позавтракал яйцами пашот и тостами с имбирным вареньем». Тьфу, сноб, дешевка. Даже про яйца шутить не хочется.

Это Сема. У него тьма тьмущая всяких фобий, среди которых встречаются и довольно экзотические, вроде этой.

Завтрак. Он позавтракал. Он позавтракал яйцами пашот. Ну и что. Вполне себе звучит. Я, кстати, однажды на отдыхе в хорошем отеле позавтракал яйцами пашот, очень вкусно и никаких богемных последствий – Никасу Сафронову портрет на лошади не заказал.

Возможно, все дело в девушке Авроре, с которой Сема встречался много лет назад. Не исключено даже, что я непосредственно присутствовал при зарождении этой фобии у моего друга.

В тот раз родители Авроры пригласили нас с Семой к себе в загородное поместье. Там была очень непростая семейка, поэтому не дача, а именно поместье.

Весь вечер мы квасили с папой Авроры. У него обнаружилась куча элитного алкоголя, который мы дегустировали (мы с Семой делали вид, что дегустировали, а на самом деле просто банально бухали). Часа в два ночи меня вырубило, а Сема с потенциальным тестем додегустировались до рассвета.

А в девять утра мы с Семой, как штык (как штыки), уже были на ногах в гостиной, потому что в том доме свои традиции, и утренний прием пищи священен, как весна у Стравинского. И, если я был на ногах буквально, то Сема – весьма условно: скорее он стоял на четвереньках, ради приличия отрывая передние лапы от пола в попытке имитировать прямохождение.

Стол ломился, и на нем не было ни одного блюда проще яиц пашот. По-моему, я даже заметил поднос с устрицами (в те годы я еще не знал, на что они примерно похожи). Вся семья была в сборе, включая отца, который выглядел даже лучше, чем накануне перед тем, как мы начали бухать. В прошлом он долго служил на флоте.

– Завтрак подан, давайте завтракать, – торжественно объявила мама Авроры при виде нас.

Сема на глазах покраснел, потом позеленел, у него внутри что-то предательски булькнуло, он схватился за рот и бросился в туалет.

– Ничего, бывает, – философски заметил отец, намазывая устрицу на яйцо пашот, – слишком резко парню еду показали.

Сема долго не женился. Подозреваю, из-за одного случая в юности.

В конце восьмидесятых в ослабленную советскую империю стали массово проникать буржуазные вирусы. В их числе – аэробика.

В СССР ее называли «комплексами ритмической гимнастики» и транслировали по ЦТ. В этих передачах западную аэробику изображали советские люди. И, хотя некоторые советские люди были вполне привлекательны и даже местами красивы, наряды отечественного ширпотреба и саундтрек из Пугачевой и Леонтьева приводили к неизбежному «наши опять играют французскую жизнь». Купальники, трико и нечто сморщенное в районе лодыжек (гольфы?) на девушках выглядели так, словно в этих нарядах они партизанили, причем еще в 1812 году. А бандана в виде фрагмента половой тряпки на голове восходила к голливудской классике, знакомой нам по видеосалонам: мне мерещился танцующий Рембо. Купальник поверх трико (лично для меня) всегда был сомнительным решением и даже в чем-то эротическим провалом. В те годы я как раз полово созревал, поэтому такое воспринимал остро. К творчеству Пугачевой, взятому per se, у меня не было никаких вопросов, но вот пляску святого Витта (по официальной версии – бег на месте) под «Делу время, делу время» могли выдержать только пациенты под лошадиной дозой феназепама.

Как-то раз поутру в воскресенье шестнадцатилетний Сема, учившийся в последнем классе школы, зашел в комнату своих родителей, где у них был телевизор. Перед телевизором на диване сидел Семин отец и смотрел аэробику. Сема присел с ним рядом, посмотрел четыре секунды и предложил переключить.

– Мама просила не переключать, – шепнул ему отец.

– Да-да, не переключайте, – крикнула мать откуда-то из ванной.

У женщин слух настроен на ультразвук, и они способны слышать не только шепот, но и зубовный скрежет и даже мысли.

На экране среди прыгающих девушек Сема заметил одного юношу. На его голове была такая же бандана, как и у девушек.

– Спасибо, что не в купальнике, – мрачно буркнул Сема.

– Да уж, – согласился отец.

– Хрень какая-то, – не унимался Сема, – представляешь, вот такого буратину призовут в ВДВ. И он на зарядке начнет так кривляться.

– Ага, – поддержал Сему отец, – сразу из самолета без парашюта выкинут.

– Но в бандане, – уточнил Сема.

– Ну, естественно, куда же ему теперь без банданы, – подхватил отец.

– Не мужик, – резюмировал Сема.

– Не мужик, – резюмировал отец.

В комнату со словами «а вот и я» вбежала мама. Сема поперхнулся.

На маме был закрытый купальник, а под ним – треники с псевдоадидасовскими лампасами. Сема точно помнил, что именно в этих трениках мама собирала у бабушки в деревне картошку.