Азиз Несин - Письма с того света

— Да, я…

Он позвонил и сказал вошедшему служителю ада:

— Возьми этого. Опасный и подозрительный тип. Он может перевернуть у нас все вверх дном. Придется допросить.

Адский прислужник схватил меня и протолкнул в какую-то дверь. Здесь никого, кроме меня, не было. Я почувствовал себя свободнее. Тут меня кто-то сжал за локти, как будто тисками.

— Кто вы? — спросил я.

— Железная рука правосудия! — гласил ответ.

Это уже другое правосудие. Не то, которое мы знаем. Это божий суд. Если тебя угораздит попасть не в чистилище, а в самый ад, и там тебя настигнет рука правосудия.

Таким образом, схваченный двумя адскими прислужниками, я очутился у двери божьего суда. На двери — барельеф, изображающий женщину с весами в руках и с завязанными глазами.

— Что продает эта женщина? — спросил я.

— Она вершит правосудие.

— Зачем же тогда у нее глаза завязаны?

— Чтобы не пропустить правду. Эта женщина — древняя римлянка. В древнем Риме…

Но в этот момент закричал судебный пристав:

— Умерший Ишак!

Меня ввели в зал суда. Так как это мне было уже привычно, то, ничуть не дичась, я направился к скамье подсудимых.

Судья спросил:

— Как тебя зовут?

— Умерший Ишак!

— Как звали твоего отца?

— Господин судья, вы же все знаете. Зачем вы шутите?

— Не нарушай формальностей.

— Слушаюсь.

— Где ты родился?

— Полагаю, что в постели…

После вопросов о моем происхождении судья спросил:

— С какой целью ты явился сюда?

— Я избрал свободу.

— Ты ведь знаешь свою вину, не так ли? Твоя вина заключается в том, что ты мочился против солнца.

— Я не хотел поворачиваться к нему задом — это было бы неуважительно.

— Чем ты занимаешься?

Ответить на этот вопрос было довольно трудно.

— Когда бывает возможность, я пишу.

— Что пишешь?

— О том, о сем, о воздухе, о воде.

— Довольно! Вина налицо. Обвиняемый сознался. Он писал о том, о сем, о воздухе, о воде.

— Но я еще не написал. Я только сказал, что пишу и напишу, непременно напишу.

— Это все одно, написал ты или только намереваешься писать. Намеревался ты или нет?

Намереваться-то я намеревался, но только о том, о сем, о воздухе, о воде.

— Довольно. Воздух — значит торговля. Торговля же значит… торговля. Не так ли?

— Так, эфенди мой.

— Ясно. Выходит, значит, что, задевая воздух, ты оскорбил и то и другое.

— Да, господин.

— За это — пять лет тюремного заключения. Перейдем теперь к твоим писаниям о воде.

— Перейдем, эфенди.

— Что ты подразумевал, сказав, что пишешь о воде? Что в стране есть водянистого? Речи. А кто их произносит? Итак, обвиняемый нанес оскорбление тем или иным лицам. Так или нет?

— Значит так, эфенди.

— Достаточно. Обвиняемый сознался. За это тоже пять лет. Итого десять. Держи это в своей голове.

Перейдем к другим вопросам. Обвиняемый заявил, что он писал о том, о сем. А кто такой «то»? Значит, обвиняемый кого-то оскорбляет. Так или нет?

— Не знаю, эфенди, выходит так.

— За это тебе еще пять лет. Не сбейся со счета. Получилось пятнадцать лет.

— Получилось, эфенди мой.

— О чем еще ты пишешь?

— Я не пишу, эфенди мой.

— Пишешь, пишешь. Признавайся!

— Пишу письма…

— Довольно! Нет необходимости разъяснять здесь, что обвиняемый, когда он пишет письмо, то непременно пишет его кому-то. Не так ли? Да или нет?

— Да, эфенди мой.

— Еще пять лет! Итого двадцать.

— До какой цифры вы дойдете, господин мой?

— Прекратить! Что значит этот вопрос? Оскорбление лица, находящегося при исполнении служебных обязанностей! Не так ли? А ну, говори, так это или нет?

— Я не делал этого, эфенди мой.

— Признавайся!

Затем судьи стали шептаться:

— Шшш… шшш… шшш…

— Хорошо, но шшш… шшш…

— Шшш… шшш…

— Принимая во внимание, что установлен состав преступления, но что обвиняемый еще не осуществил своих злоумышлений, суд единогласно вынес решение о сокращении срока тюремного заключения с двадцати до девятнадцати лет и трехсот шестидесяти двух с половиной дней и приговаривает подсудимого к ссылке в ад на десять лет. Если он за это время не отдаст богу душу, то выдать его наследникам, а если же он не исправится, то посадить его на кол на Сырат Кёпрюсю [9] Сырат Кёпрюсю — мифический «мост испытания», по которому проходят души умерших прежде, чем попасть в чистилище. . После того как был оглашен приговор божественного суда, судья спросил меня:

— Что скажешь?

— Аллах, — говорю я.

— Так не говорят. Говори юридическим языком.

Меня снова спросили:

— Что скажешь? Что думаешь?

— У меня нет ничего тайного.

— Так не говорят. Скажи так, как следует говорить на суде.

Он хотел, чтобы я заговорил непонятными, длинными фразами.

— Так как в уголовном кодексе того света имеется специальный параграф, предусматривающий, в каких случаях суд происходит при закрытых дверях, то поэтому разбирательство этого дела…

— Кончай, — прервал меня судья. — Суд уже вынес решение.

— Да здравствует правосудие! Да здравствует футбольная команда «Фенербахче»! — закричал я.

Вот такое-то дело, любимый брат мой Слепень. А какие новости у вас? Заходил ли к нам в квартал мусорщик? Все так же ли трудно с водой? Вы даже не знаете, как я беспокоюсь о всех вас.

С любовью целую твои глаза.

Твой брат

Умерший Ишак

Дорогой брат!

Мне здесь не нашлось места. Преступления мои оказались так велики, что даже ад не вместил их. Меня временно поместили на самом дне ада.

Когда я был жив, нас пугали адом. Но я убедился что здесь совсем не так уж плохо. Сейчас я опишу тебе это место. Нам говорили, что в аду сначала все пылает огнем, а затем все вдруг леденеет. Так и есть. То есть точь-в-точь как летом и зимой в подвале, где я жил на земле. Но, как ты знаешь, в подвалы, где мы жили, ниоткуда не проникал воздух. Здесь же, как ни говори, когда входит в ад новый преступник, все-таки через открытую дверь попадает свежий воздух. Короче, я хочу тебе сказать, что температура ада меня не затронула, даже скорее пошла мне на пользу. Когда я жил на белом свете, то мне не удалось ни разу побыть на летней даче. А здесь я живу вроде как на даче. К тому же тут нет ни мух, ни клопов, ни блох, не услышишь ни шума радио соседа, ни возгласов «Эй!» молодых людей, подзывающих друг друга, ни рева ослов, ни крика торговцев. Ты только подумай, мой брат, подумай, здесь нет даже газет. Лежу себе спокойно и вовсю толстею. При жизни в нашем доме, особенно на верхних этажах, стоял непрерывный шум. Здесь еще не додумались до такой пытки. На поверхности земли зимой я так намерзся, что только сейчас в пламени ада могу согреть свои кости. Адские прислужники поражаются, когда я умоляю их: «Подбавьте еще огня!»