Миервалдис Бирзе - Розовый слон [сборник]

Затем Бертул записал в журнале учета работы, что состоялось два мероприятия: литературный вечер и антиалкогольная беседа.

В этот же день после обеда Алнис навестил Пентес, сторговал у старушки вросшую в крапиву рессорную коляску, а у часовенки подкараулил Инту Зилите, когда она, одетая в рабочие брюки, на своем мопеде возвращалась с работы домой. Девушка вроде бы немного оттаяла и сказала:

— Может быть, Мунтис и сам немножко виноват в том, что сломал ногу. Он мне как-то вечером звонил и сказал, что как следует дал вам прикурить. Кстати, надо будет посмотреть, нет ли на чердаке колеса от прялки… Когда-то валялось там эдакое гладкое, блестящее…

— О, как это пригодилось бы! На таком колесе можно укрепить свечи и вместо люстры подвесить под потолком! Так я послезавтра подъеду… осмотреть.

— Послезавтра я поздновато буду возвращаться с работы.

— Я могу и попозже! — уверял Алнис, радуясь, что девушка назначила ему свидание на вечер.

Вернувшись в Бирзгале, он занялся оборудованием салона, так как экспонатов набрался уже целый угол. Как было задумано, единственную капитальную стену в фотоателье, в которой была дверь, ведущая в комнату Бертула, он принялся оклеивать грубой наждачной бумагой.

Тут притащился Скродерен, сгорбленный, словно кто-то угодил ему на ринге ниже пояса. Бледный лоб в поту, полосатые брюки клеш уныло обвисли. Поставив на пол украшенную цветами корзинку, он свалился на шезлонг Бертула.

— С сегодняшнего вечера я больше не поэт… Это мне сказал мастер Вилкс… Поэт должен добыть по меньшей мере одну книгу, как, например, Уолт Уитман, а я…

— Добыл свою корзинку, — закончил Алнис и вынул цветы. Обнажился нижний слой корзинки… — Должен сказать — тебе выдалась короткая, но богатая карьера. — Под цветочками лежала бутылка коньяка и связка сосисок.

— Они сказали, что я перепеваю других молодых поэтов… Откупорь!

— Если перепеванием можно так заработать, то это неплохо, — утешал его Алнис, наливая по стопочке снадобья.

— А я хотел быть поэтом…

— Мы часто хотим быть теми, кем мы еще не являемся, — рассуждал Алнис, плюхаясь на постель Бертула. — Я хотел бы быть Микеланджело, хотя умею только месить гипс. Мой дядя хочет быть директором оперы, а вертится в доме культуры. Мечты, друг, мечты. Лучше нелепо мечтать, чем ловко воровать. Ты, друг, растишь кроликов. У вашего сарайчика я видел целую шубную колонию. Но что такое кролик? В своей первозданной сущности кролик — это обыватель из рода зайцев. Хочет прикинуться зайцем, но стать нм не может, потому что был искусственно вскормлен. Ты тоже перекормлен чужой поэзией.

Выкурив полсигареты, Андрис устало ответил:

— Эта меняет всю мою жизнь. Раз я не поэт, то пойду на курсы шоферов. Если получу класс, буду одновременно шофером и грузчиком — совсем другой заработок. Раз я не поэт, то и жить надо совсем по-другому…

Они выпили еще по стопке, попробовали ломтики колбасы, закурили, и лицо Скродерена помаленьку прояснилось. Потирая свой гамлетовский лоб, он вышел на берег реки под ветлы, ища ответ на мучительный вопрос: писал бы он стихи, если бы и не читал молодых авторов? Бутылка коньяка, почти полная, осталась в комнате Бертула. Бертул, вернувшись домой, благословлял за это молодую латышскую поэзию.

Касперьюст опять напомнил о приближении зимы, когда понадобятся деньги для оплаты руководителя детского драматического кружка и танцевального коллектива среднего поколения. Не найдя в своей настольной книге — красиво переплетенном уголовном кодексе — термина "экспериментальный вечер", Бертул начал действовать. Отец Скродерена по — вечерам обкашивал траву вокруг буфета и танцплощадки у речного затона. Сено он забирал для своих коз. Этим как бы оплачивался долг Бертула за молоко. Дыры в полу танцплощадки заделывал Алнис. Они, как рассказал Бока, возникли во время последнего гулянья несколько лет тому назад, когда на спор один силач полез под пол и спиной поднимал доски вместе со всеми танцорами, создавая эффект землетрясения, за что потом был соответственно побит.

При посредничестве Анни договорились насчет буфета от райпотребсоюза. Участковый уполномоченный Линланг с начальником охраны общественного порядка Кергалвисом объявили на субботний вечер мобилизацию дружинников, приказав им явиться, в шлемах мотогонщиков. Электрик привел в порядок осветительную систему, запрятав в прибрежных ветлах и в парковых липах несколько лампочек для сюрприза. Оборудовали специальный пульт управления освещением.

Листая записную книжечку, Бертул нашел слова: "Мадис Скрабан и ему подобные. Робкие". Дом культуры как бы обворовывал их: они платили спои шестьдесят копеек, но танцевать не решались. Разрешение этого вопроса стоило Бертулу сорок копеек: он съел два мороженых, пока откровенно обговаривал все с Азандой.

— Ну ладно… Значит, вы хотите, чтобы мы сами приглашали на танец этих робких. Shocking!

— Будем вжаривать почаще дамские танцы.

— Я читала в "Бригите", что за границей разорившиеся бароны по заказу танцуют с богатыми дамами. За это нм платят якобы огромные деньги, и если они вместе идут в ресторан, то дама заранее передает ему целый конверт с деньгами, будто тот угощает ее шампанским из своего кармана. Есть, конечно, и девушки, taxi girls, но знаете, Берчу, в Бирзгале таких нету. Как только я подумаю — фу!

— А теперь я говорю "фу"! Потому что вы меня превратно понимаете. Если девушки пригласят таких, как Мадис, то ведь никто им не заплатит ни копейки, только потом от имени дома культуры скажут "Спасибо!". По существу это общественная нагрузка!

— Ну, если действительно не будут платить, то я поговорю. У меня в трикотажном цехе три знакомых девушки — Камилла, Ванда и Урзула, раньше мы все вместе разбойничали.

— Вы сказали — разбойничали? О’кей, тогда назовем вашу труппу как за границей — "Cannibal girls", "Девочки-людоедочки".

— Darling, в таком случае они обязательно придут!

Бертул по пути заглянул на репетицию эстрадного ансамбля. Репетировали прямо огромной сцене, потому что эстрадная музыка зависит от электричества и штепселей. Позади сцену от кулис отгораживал печально серый, насыщенный пылью занавес. Четыре музыканта, покуривая, вяло перелистывали ноты, временами играли. Певец, женственный, мягкий и розовощекий, ходил по сцене и, разогревая голос, иногда вдруг выпячивал кадык и издавал несвязные звуки. Руководитель ансамбля постоянно передвигал по носу когда-то старомодные, но теперь снова вошедшие в моду очки в металлической оправе и тискал электроорган. Эта штука стоит тысячу рублей, жаль, что у него нет сходства с церковным органом, думал Бертул, — тот можно бы продать, разобрав по трубочке. Выпитая за обедом рюмка мятного ликера воодушевляла Бертула изречь какое-нибудь дельное слово. Так как в музицировании он не очень разбирался, то решил дать общие руководящие указания. Усевшись в первом ряду, он сказал: