Миервалдис Бирзе - Розовый слон [сборник]

— Про воздушные сады не сказано ни в одном справочнике, — пробормотал он.

— Тогда я буду твоим справочником, — отрезала Гудрите. — Ты что, не знаешь, что такое сад? Сад — это земля! Таскай наверх землю, а там посмотрим.

Чтобы оттянуть время, Клаупик прежде всего соорудил трехступенчатую систему для транспортировки земли. Ведро с прибрежной грязью Инчупе сама Гудрите подавала первому ребенку, который стоял на старой радиоле. Первый ребенок передавал ведро второму ребенку, который стоял уже на бензиновой бочке. Второй ребенок, посыпав естественную утруску земли на голову первого ребенка, отдавал ведро отцу. Отец рассыпал землю на толе крыши.

Когда это занятие заметила калкавская Вивиана, ей стало ясно, что Клаупики посягают подняться по общественным ступенькам выше их…

— Милый Састрид, как прекрасно было бы, если 6 на крыше у нас росли свои яблоки… — начала она окольным путем.

— Ага, яблоки можно бы стряхивать в водосточную трубу и скатывать прямо на стол, — ворчал Калкан.

Наверное, Вивиана смогла бы недозволенными приемами за ночь уговорить мужа соорудить даже двухэтажный воздушный сад, кабы не случилось… непредвиденное.

Гудрите, не желая терять драгоценное летнее времечко, уже на следующий день привезла из Риги рассаду анютиных глазок.

— Анютины глазки быстро принимаются, долго цветут, сами рассеиваются и на будущий год цветут опять, — говорила она, с корзиной рассады взбираясь по трехступенчатой транспортной системе на крышу.

Клаупик в этот момент печально глядел вдаль и вздохнул:

— Увидеть бы море…

— Не вздыхай, я твое море и твои бури, смотри сюда, — одернула мужа Гудрите, обеими ногами став на крышу.

Пока она стояла на краю крыши, все было в порядке: так же светило солнце, долбил дятел, про эпоху НТР пел хор транзисторов. Но когда Гудрите направилась на середину крыши к мужу, их отпуск внезапно оборвался…

Крыша сдалась без борьбы. Вместе с черноземом супруги угодили прямо в кровать, то есть — на тахту.

Какое-то время они сидели, пока не пришли к твердому убеждению, что остались в живых, затем грязными пальцами растерянно протерли глаза, чтобы лучше разглядеть запачканную кровать и правду жизни.

— Ты… ты все же для крыши слишком тяжела, — вздохнул Клаупик.

— Не может быть, мне ж в прошлом году вырезали слепую кишку… — Гудрите ощупывала поцарапанные бока. Потом, отдавая себе отчет в том, что в семье по крайней мере один должен беречь фамильную честь, повторила могущественную формулу. — Ты старший научный сотрудник или нет?

— Больше — нет… Когда ты приказала устроить сад на крыше, я подал заявление об уходе… — Клаупик медленно поднялся со своего спального места и, прихрамывая, заковылял на улицу, чтобы до вечера при помощи трехступенчатой транспортной системы спустить обратно речную грязь.

— Несчастный трус, из-за какой-то крыши ты предал науку! — в последний путь сопровождали его слова благое лощения жены.

Подъехали пожарники, которых с искренним сочувствием и радостью вызвали Калкавы. Те составили акт на хозяев за самовольно и без проекта оборудованную систему освещения.

Описывая исторические события в художественных произведениях, подлинные фамилии иной раз приводят лишь в том случае, если носители этих фамилий уже умерли. Поскольку женщина, которая превратила меня в "галочку", еще не достигла опасного возраста, ее фамилию и адрес не упомяну.

Несколько лет назад письмо позвало меня "встретиться с читателями" в одном сельском доме культуры, километрах в шестидесяти от Цесиса. Я только что переболел гриппом, ослаб и, опасаясь схватить еще и корь, от встречи отказался. Будто зная мой честолюбивый характер, заведующая домом культуры написала второе письмо, не преминув упомянуть, что "широкие круги читателей" села все же надеются видеть "любимого писателя" у себя. Получив такое письмо, я сдался. По телефону мы условились, что от Цесиса до села Н. я поеду на автобусе, там меня встретит машина, чтобы преодолеть последние десять километров.

В воскресенье пополудни я трясся эти оплаченные мною пятьдесят километров; сейчас, в начале марта, началась распутица, и шофер, как бы ни старался, не мор ровно проехать по выбоинам на дороге, промытым вешними водами. Зато ноги оставались сухими.

Но, сойдя с автобуса, я с первых же шагов почуял холод и влагу в ботинках, — увы, я позабыл, что такое оттепель на проселочной дороге, на мне были выходные туфли, как и полагается, когда идешь в гости. Ничего, подумал я, пересяду в другую машину, по дороге промокшие ноги обсохнут, а по приезде мне останется только навести блеск перчаткой.

Однако у автобусной остановки никто меня не ждал и машины было. На скамье сидел какой-то усталый человек. Голову он втянул в черный барашковый воротник так глубоко, что возникали сомнения, есть ли у него вообще таковая. Вероятно, все же была, так как, несмотря на овчинный фильтр, ясно был слышен храп, который ритмично раздавался ровно шестнадцать раз в минуту и в строго выдержанной тональности. Непохоже было, чтоб у спящего было задание встречать меня. Ничего, подумал я, распутица есть распутица, запоздать можно и неумышленно.

С полчаса я успокаивал себя таким образом, пока от промокших носков по спине не пробежали первые мурашки; не предвидя столь длительное пребывание на свежем воздухе, я надел легкое пальто. Одновременно с ознобом улетучился мой интерес к развалинам замка на другой стороне дороги; их охраняли голые ветви лип. Я сосчитал, что на макушках лип сидело тридцать семь галок и что навес автобусной остановки имеет ровно четыре шага в ширину. Смеркалось. Вместо галок я считал теперь ворон, потому что они крупнее и в сумерках легче различимы. Я поднял воротник и принялся стучать ногами об пол, отнюдь не от восторга, навеянного весенней погодой, а потому, что мерзли ноги.

Храп оборвался. Из воротника показалось лицо примерно сорокалетнего человека, обрамленное сверху ушанкой, а ниже черной щетиной.

— Я тоже мерзну. Пойдем обратно туда, где потеплее, — строго сказал мужчина.

Я не знал, откуда он пришел, поэтому ответил:

— За мной… придет машина.

— За мной тоже. В окно увидим.

Я так жаждал тепла, что согласился. К тому же выяснилось, что намочить ноги сильнее уже нельзя: внезапный морозец схватил лужицы, и под ногами заскрипел снег.

Я как-то не приметил, что напротив развалин замка под еловыми ветвями находился небольшой домик с приятной вывеской "Столовая". Ясно как божий день: там, где готовят, тепло, поэтому я радостно переступил порог вслед за незнакомцем.