О Генри - Князья мира сего [Seats of the Haughty]

На третий день к вечеру он выглядел, как пять тысяч приютских детей, опоздавших на пароходную экскурсию. А я менял каждые два часа воротничок и ломал себе голову, что мне сделать, чтоб развеселить этого человека и обеспечить себе мою мзду. Он заснул, глядя на Бруклинский мост. Он смотрел на небоскребы, задирая голову не выше третьего этажа. Три капельдинера еле разбудили его в самом веселом театре во всем городе.

Одну минуту я думал, что я его поймал. Я приколол ему французской булавкой к рукавам сорочки пару манжет, пока он спал, и вечером потащил его в пальмовую клетку в одном из самых больших отелей. Я хотел ему показать «Джонни-поди-сюда» и «Алису-подари-мне-что-нибудь-на-память». Их там была масса. Когда мы рассматривали их, Солли вдруг рассмеялся страшным ржавым смехом — словно кто-то передвигал складную кровать с одним сломанным роликом. Это было в первый раз за две недели, и у меня родилась надежда.

— Это ты правильно, — сказал я. — Недурная выставка открыточек. А?

— Очень мне нужно на них смотреть, на этих жеребят! — сказал Солли. — Я об них и не думал. Я вспомнил, как мы с Джорджем засунули овечьи ножницы Джонсону Лошадиной Голове в его виски. Я хотел бы быть сейчас в Атаскозе.

У меня мороз пробежал по коже.

«Мой ход, — сказал я себе. — И я должен дать ему мат в один ход.»

Я взял с Солли слово, что он будет ждать меня полчаса в кафе, а сам помчался в кебе к Лолабелле Делатур, на квартиру к ней, на Сорок Третьей улице. Я ее хорошо знал. Она пела в хоре в оперетке на Бродвее.

— Джен, — сказал я ей, — у меня здесь друг, человек из Техаса. Он вообще человек как человек, но, понимаешь ли, медведь. Я хотел бы, чтобы ты его немножко встряхнула сегодня после спектакля. Выпить и покататься, понимаешь, — потом в казино и так далее. Идет?

— А мелочишка-то у него есть? — спрашивает Лолабелла.

— Как ты думаешь, привез бы я его сюда из Техаса, если бы у него не было мелочи? Горшки денег у него, полные горшки из-под бобов.

— Притащи его после второго акта, — сказала Лолабелла, — и я проверю его верительные грамоты и текущий счет.

Около десяти часов я веду Солли в уборную к мисс Делатур. Горничная ее впускает нас. Минут через десять входит Лолабелла, прямо со сцены, прямо замечательная в костюме женщины-гренадера, в котором она выходит из рядов и говорит королю: «Добро пожаловать на наш майский парад». Ну, вы понимаете, что она получила роль не за дикцию.

Как только Солли увидел ее, он встал, вышел из уборной и прямо через ход на сцену — на улицу. Я, конечно, за ним. Ведь не Лолабелла должна была заплатить мне жалованье.

— Люк, — сказал Солли, когда я догнал его на улице, — это ужасное недоразумение. Мы, очевидно, попали в ее спальню… я достаточно джентльмен, чтобы сделать все по части извинений. Как ты думаешь, она простит нас когда-нибудь?

— Она, может быть, забудет, — сказал я. — Конечно, это было недоразумение. Ну, пойдем поищем бобов.

Так оно и шло. Вскоре после этого случая Солли еще как-то раз не появился за обедом. Я прижал его к стене. Он признался наконец, что нашел на Третьей авеню какой-то ресторан, где готовят бобы по-техасски. Я заставил его взять меня туда с собой. Как только я переступил порог этого учреждения, я всплеснул руками.

За конторкой сидела молодая особа. Солли представил меня. Потом мы сели, и нам подали бобы.

Да, сэр, за конторкой сидела молодая женщина из того сорта, которым стоит только поднять пальчик — и любой мужчина в нее втюрится. Тут есть такой приемчик, и она его знала. Я видел, как она его пускала в ход. Вид у нее был здоровый, одета она была просто. Волосы у нее были зачесаны со лба назад гладко, — ни локончиков, ни завивки. Вот как она выглядела. Теперь я вам объясню, как они это делают. Простая штука. Когда она хочет забрать в руки мужчину, она устраивает так, что, как только он случайно взглянет на нее, он убеждается, что она смотрит на него. Вот и вся штука…

На следующий вечер мы должны были ехать с Солли на Кони-Айленд [2] Остров близ Нью-Йорка, где сосредоточены балаганы, качели и американские горки. . Было восемь. Солли не появлялся. Я вышел и взял извозчика. Я чувствовал, что происходит что-то неладное.

— Мы поедем в ресторан «Опять на родине», на Третьей авеню, — сказал я извозчику, — а если я не найду там, чего ищу, вы поедете по этим седельным лавкам. — И я передал ему список.

— Слушайте, — сказал извозчик, — я как-то ел бифштекс в этом ресторане. Если вы действительно голодны, то лучше заезжайте сначала в седельную лавку.

— Я сыщик, — сказал я, — и никогда не ем. Поворачивайтесь.

Как только я вошел в ресторан, я почувствовал по линиям моей руки, что я должен остерегаться большого краснорожего дурака и что я потеряю крупную сумму денег.

Солли здесь не было. Не было и гладко причесанной кассирши.

Я сел и жду. Через час они подъезжают на извозчике и входят, держась за ручку. Я говорю Солли: «Нельзя ли в уголочек на пару слов?». Он улыбался во весь рот, но это не я вызвал улыбку.

— Она величайшая женщина, которая когда-либо нюхала воздух, — сказал Солли.

— Поздравляю, — сказал я. — Я хотел бы получить мою тысчонку, если можно.

— Послушай, Люк, — сказал он. — Я что-то не вижу, чтобы я блаженствовал под твоим покровительством и руководством. Но я сделаю для тебя все, что могу… все, что могу, — повторил он. — Мы повенчались с мисс Скиннер час назад. Завтра утром мы уезжаем в Техас.

— Великолепно, — сказал я. — Осыпаю вас рисом и желаю тебе быть членом Конгресса. Но не покрывай так густо сантиментами наши деловые отношения, а то их совсем не видать стало из-под любовных чувствий. Как насчет моего гонорара?

— Миссис Милльз, — говорит он, — вступила во владение всей моей наличностью и бумагами, за исключением шести долларов. Я сказал ей, сколько я уговорился с тобой заплатить тебе. Но она говорит, что это безнравственная и незаконная сделка и что она по ней не заплатит ни одного цента. Но я не хочу, чтобы ты был обижен. У меня на ранчо сейчас восемьдесят семь седел, которые я купил во время этой поездки. Когда я приеду, я выберу лучшие шесть седел и пришлю тебе.

— И прислал? — спросил я, когда Лукулл кончил.

— Прислал. Царям ездить на таких седлах. Эти шесть, которые он мне прислал, должно быть, стоили ему три тысячи долларов. Но где рынок для них? Кто их купит, кроме этих раджей и князей из Азии или Африки? Они у меня все переписаны на бумажке. Я знаю каждого чумазого царька и каждого копченого князька от Минданао до Каспийского моря.

— Но ведь между приездом одного и другого проходит много времени? — спросил я.

— Они стали приезжать теперь чаще, — сказал Полк. — Стоит одному из этих черномазых цивилизоваться настолько, чтобы отменить сожжение вдов и перестать сморкаться в свою бороду, как он уже объявляет себя Рузвельтом [3] Теодор Рузвельт (1858-1919) — президент США с 1901 по 1909 г. Востока и едет сюда изучать наши университеты и коктейли. Я продам все седла. Вот смотрите.