Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

Дойдя до берега, Василий Георгиевич зашел в раздевалку для купающихся. В павильоне от сильного ветра вылетела рама. Не без труда найдя сухую табуретку, Василий Георгиевич, достав из кармана два металлических зажима, бережно, чтобы не мять брюки, подвернул вначале одну штанину, потом другую и, закрепив на ногах нехитрые приспособления, стал похожим на гонщика-велосипедиста.

Потом он достал из портфеля новенькие, очень красивые туфли, надел их, сделал шесть приседаний и двенадцать легких прыжков. Эта короткая разминка предшествовала, как обычно, началу главной процедуры.

Тут уставший ветер решил передохнуть, чтобы, очевидно, набраться еще больше сил и задуть во всю свою штормовую мощь, но пока на какие-то минуты стало абсолютно безветренно и тихо, как в большой коммунальной квартире после очередного скандала.

Лупцов закрыл зонтик, вложил его в полиэтиленовый футляр и застегнул на все пуговицы свой недавно сшитый утепленный сюртук-пальто.

Размахивая зонтиком, как тросточкой, поглядывая на новенькие туфли, он направился вдоль по берегу.

Первые двадцать метров Василий Георгиевич шел степенно, чуть-чуть пружиня шаг, но потом, убедившись, что сзади на всем прибрежье никого нет, он пустился бегом, старательно обходя встречавшиеся на пути лужи.

Трасса для пробежки была более чем сложной: на каждом шагу выкинутые волнами камни, железные прутья, обломки деревьев, черепки битой посуды и пустые, с полуоткрытыми пастями консервные банки — многолетние следы небывалого роста индивидуального и группового туризма.

По этой захламленной дороге бежать было чрезвычайно трудно. Но подобные трудности Лупцов заранее предвидел и на более удобный и легкий путь сворачивать не намеревался. Ветер ураганной силы теперь уже орудовал без перерыва, и с его помощью Тарабарка выбросила на берег даже громоздкий подъемный кран морально устаревшего образца, списанный местной стройконторой как пропавший при загадочных обстоятельствах.

Подкидывая носками ботинок мелкую утварь, Лупцов продолжал свой испытательный пробег.

И вдруг, уже на втором забеге, средь шума и грохота до него донесся крик:

— Ны-ря-я-я-ю-у…

Лупцов замедлил ход, но крик повторился, и он прислушался. Вокруг ни души, значит, кричит кто-то оттуда, из воды… А может быть, послышалось? В такую погоду даже местные «моржи» не купаются…

Лупцов резко остановился и чуть было не упал, новые подметки скользнули по размытой глине и разъехались по-балетному, на манер «ножниц». Чудом удержавшись, Василий Георгиевич огорченно подумал: «Надо будет в акте упомянуть, чтобы в кожимитовую массу перед прессовкой чего-нибудь добавляли противоскользящего… Туфли эти не для танцев и не для фигурного катания… А в гололедицу и совсем в них беда… Но откуда же все-таки кричали? А может быть, шутник какой кричал?»

Василий Георгиевич опять посмотрел по сторонам, напряженно слушая…

— Ны-ря-а-а…

На этот раз Лупцов не сомневался. Крик стал менее громким, он больше походил на вопль отчаяния.

По голосу чувствовалось, что кричавший напрягает последние силы.

«Почему он кричит «ныряю»?» — удивился Лупцов, и тут очень громко до его слуха донеслось:

— Спа-си-те!

Василий Георгиевич бросился к причалу. Все ясно. Кричат оттуда, с самой середины реки. Это место ограждено флажками. Туда не заходят даже опытные пловцы.

Свернув с асфальтовой дороги, он бежал, задыхаясь, безжалостно окуная новенькие туфли в грязные лужи, отбрасывая модными носками проржавевшие чайники и прочую хозяйственную утварь, несмотря на свою ветхость не имеющую никакой археологической ценности.

Над водой, именно в том самом участке, который был обозначен флажками, на сотую секунды показалась голова. Василий Георгиевич успел разглядеть глаза. Страшные, вытаращенные, по-щучьи остановившиеся — эти без всякого выражения, пустые, еще совсем не мертвые, но уже умирающие глаза.

— Держитесь! — крикнул Лупцов изо всех своих сил, хотя и понимал, что его никто не слышит и услышать не может. — Держитесь! — повторил он и остановился, не замечая, что стоит в воде.

«Опомнись! Ты же почти не умеешь плавать… — неожиданно пронеслось в голове, но тут же другая мысль вытеснила это сомнение: — Ну и что с того, что не умею? Нашел тоже время для всяких отговорок… Человека спасать надо».

Первым делом он скинул туфли и, бросив их на скамейку, чтобы не смыло волной, достал из кармана пиджака сложенную и связанную резинкой пачку документов, которые всегда носил с собой: паспорт, фотографию, на которой с трудом можно было узнать самого Василия Георгиевича в окружении группы служащих дымской нотариальной конторы. Тут же каким-то образом оказалась оплаченная квартирная жировка и вырезка из газеты со статьей о бакинском почтальоне — Герое Социалистического Труда.

Лупцов хотел было снять пальто и костюм, но голова утопающего показалась опять, и Василий Георгиевич неуклюже прыгнул в воду.

Все дальнейшее происходило с немыслимой быстротой, и Лупцову казалось, что действует не он, не он сейчас погрузился в воду, не его больно бьет по лицу волна и что вообще это ему снится, кто-то другой спасает тонущего человека, а он только смотрит и удивляется храбрости того, другого, неизвестного ему Лупцова.

«Надо за волосы тащить», — командует самому себе Лупцов.

И чувствует, как волна подхватывает его вместе с утопающим и осторожно выносит к тому самому месту, вблизи скамейки, куда положены подопытные туфли и пачка документов.

В воде часы остановились, и Василий Георгиевич никак не мог определить, сколько же прошло времени с тех пор, как он снова попал на сушу.

Лупцов с трудом разжал занемевшую от напряжения правую руку, и утопленник, которого он продолжал крепко держать за волосы, громко икнул и вслед за этим невнятно произнес:

— Ны-ы-ы-ряю…

— Почему «ныряю»? — спросил спаситель, вспомнив, что человека, вытащенного из воды, нужно обязательно откачать.

Не получив ответа, Василий Георгиевич с трудом уложил на скамейку утопленника.

— Не для моих силенок этот груз, — печально покачал головой Лупцов. — Удивляюсь, как это я удержал в воде такого великана. Ведь он в три раза больше моего собственного веса.

— Где я? — простонал Кореньев, мутными глазами разглядывая Лупцова. — Вы кто? Из прокуратуры, да?

«Знакомое лицо!» — подумал Лупцов, стараясь лучше рассмотреть спасенного им человека. Тем временем начавший было приходить в себя Кореньев, основательно обессилевший в неравной борьбе с тарабарскими волнами, все так же глядя на Лупцова и приняв его за представителя власти, надрывно прохрипел: