Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

В тот же день сварганил я письмецо, попросил одного приятеля — широкой души был человек — переписать и послал через швейцара директору банка в собственные руки.

— О чем же, ты думаешь, я его предупреждал? — спросил вдруг Морщицын уставившегося на него зятя. — А предупреждал я его о том, что среди желающих получить место во вверенном ему банке есть некий мещанин Морщицын, человек редчайшей хитрости и самая безнравственнейшая личность на свете… А засим следовал длинный и подробный список проступков, совершенных этим «милейшим» господином Морщицыным. Тут я не пожалел самых ярких красок и рассказал о том, как, пребывая на разных должностях в частных конторах, Морщицын растлевал своих хозяев и начальников, сталкивая их на тайную стезю разврата, сводя их, при условии строжайшего секрета, со своими многочисленными возлюбленными, коих у Морщицына целый легион по причинам его исключительного умения без труда завлекать девиц и дам, превращая их в бессловесных рабынь…

В конце письма я предупреждал банкира, что Морщицын обладает умением вести себя так, что все люди принимают его за порядочного человека. Такое обманчивое суждение вызывается еще и тем, что безнравственный Морщицын, к сожалению, постиг в совершенстве финансовое дело. Так что никто и никогда не подумает о его подлинном лице растлителя и развратника. Умоляя сохранить содержание этого письма в строжайшей тайне от Морщицына, — из опасения не стать самому жертвой его мести — я в заключение еще раз воздал дань высоким достоинствам адресата и поставил в конце письма подпись. «Ваш доброжелатель».

Здорово! Ой как здорово! — прошептал Карзинов, начиная понимать всю простоту и в то же время глубокую психологическую сложность примененного тестем маневра. — Так вы же гений! — восхищенно крикнул Карзинов. — Да, да, гений! Величайший психолог!

Прерывисто дыша от овладевшего им волнения, он сказал, обращаясь к жене:

— Гриппушка… Да оторвись ты от своего чтения на минутку!.. Папаша сейчас такое из своей жизни рассказал, что никаким твоим писакам и в голову не придет!

— Это про то, как он в банк поступал? — не поворачивая головы, спросила Агриппина. — Слышала сто раз. Прикрой дверь, а то дует!

— Женщина этого оценить не может, — вздохнул Морщицын. — К тому же, зятек, советую обратить внимание: что-то последнее время наша Гриппушка как-то странно себя ведет. С билетершей из кинохроники подружилась, целыми днями всякие документальные малометражки смотрит… Газеты покупать стала…

— В кино мне не жалко, пусть ходит, — махнул рукой Карзинов. — Билетерша свой человек, и за билеты платить не надо. А вот на газеты деньги тратить — это уж расточительство в некотором роде. Об этом у нас будет принципиальное объяснение. А только сейчас охота дослушать историю про вашу анонимку.

Морщицын раскрыл железную баночку с ментоловыми леденцами, ловко бросил себе в рот сразу несколько зеленых кругляшек и, звучно посасывая, продолжал рассказ:

— И попал я тогда в самую точку. Пружина-то, как и следовало ожидать, сработала точнейшим образом. Не прошло и двух дней, как вызвали меня в банк к управляющему канцелярией, порасспрошали о всяких мелочах — про анонимное письмо ни слова — и попросили с первого числа на работу являться.

Вот я и думаю — надо в твоем деле тоже применить соответствующую пружинку… Предупреждаю, чтобы никому ни словечка! Полная секретность! И не забудь завтра же подать заявление в дачный трест с просьбой предоставить тебе вакантную должность.

— Меня предупредили, что раньше чем через два месяца должность не освободится, — робко возразил Карзинов.

— Это роли не имеет и значения не играет, — назидательно ответил старик. — Подавай заявление сейчас. А я проведу разведку. Мы твоего будущего начальника как на рентгене просветим, узнаем про его главную, ведущую слабость и на эту пружину нажмем как следует.

Разведку долго вести не пришлось. Уже к концу недели старик Морщицын радостно доложил:

— Дело пошло! Считай, с будущей осени можно будет начать заготовку олифы и шифера для дачи…

Морщицын извлек из бокового кармана записную книжку, обернутую в пластикатовый чехол, и, раскрыв ее, прочел:

— «Чарусьев Александр Александрович, директор дачного треста, пятьдесят три года… На этой работе седьмой месяц… До прошлого года подвергался пагубному влиянию алкоголя, за что имел три взыскания. С нынешнего года непьющий. В молодости играл на бильярде… Женился рано, имеет семью в составе трех детей, жены, тещи, племянника и свояченицы. К женщинам относится умеренно, на службе окружает себя подхалимами, выдвигает их на ответственные места, хотя в выступлениях на собраниях требует это зло выжигать каленым железом».

— Ну, тут еще малосущественные сведения есть, — добавил старик, разбирая с помощью двух пар очков сделанные наспех записи. — «Пирожные покупает в «Севере», не ест докторской колбасы и рыбы толстолобик… в кино ходит редко… в Филармонии ни разу замечен не был…»

Морщицын захлопнул книжку, спрятал ее в карман, застегнул карман булавкой и уселся составлять черновик анонимного письма. Время от времени он обращался к зятю с просьбой подыскать — «понимаешь, гиперболу» — наиболее хлесткое и оскорбительное слово.

Когда черновик был готов, Морщицын извлек из чемодана старую разбитую портативку и, то и дело прищелкивая языком от удовольствия, быстро отстукал письмо, после чего прочел его целиком Карзинову.

— Но это же неправда, это же чистая клевета! — то и дело прерывал старика Карзинов.

В самой середине чтения он было ринулся к Морщицыну и хотел вырвать письмо из его рук, но тут же опомнился и стал просить смягчить кое-какие словечки.

— Да зачем же смягчать? — возмутился старик. — Чем крепче, тем лучше. Раз твой Чарусьев любит, чтобы ему льстили и подхалимничали, значит, и выглядеть в этом письме ты должен превеликим льстецом и мастером высшего подхалимажа! Такая у него пружина, вот мы на нее и нажимаем. И можешь не сомневаться, дело верное. Метод — безотказный. Кибернетика!

Видя, как в предвкушении долго ожидаемой удачи светлеет зятьево лицо, Морщицын, желая проверить свое сочинение на слух, приказал Карзинову прочесть его не торопясь и с выражением.

Хотя анонимка, изготовленная во второй половине двадцатого столетия, мало чем отличалась от своей предшественницы, посланной директору Русско-азиатского банка в тысяча девятьсот пятнадцатом году, она тем не менее выглядела абсолютно современной. Ну кому бы пришло в голову, что автор ее один и тот же человек, умудрившийся, дожив до полетов в космос, сохранить в полной неприкосновенности нутро пройдохи и негодяя эпохи керосинокалильных ламп и вагонов-дилижансов!