Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

Гландырин даже не заметил, как очутился в плановом отделе.

— Тут у вас некий Перелешин работает, — обратился он к заведующему, — так вот не видно его что-то. Уж не заболел ли? Очень, знаете, беспокоюсь.

— А он в командировке, — ответил перелешинский начальник.

Коря себя за слабоволие, Гландырин вроде как успокоился, так ему самому по крайней мере казалось, а на поверку он еще с бо́льшим нетерпением ожидал возвращения Перелешина.

— Прямо сам себя понять не могу! — ворчал Гландырин. — И знаю-то я его недавно, и разговаривали мы с ним всего полчаса… Не расскажи он о своей жене, я бы, может, и не вспомнил о нем ни разу… Эх, мне бы такую жену!

Гландырин понимал, что всему первопричиной его неуемная завистливость. Такое случалось с ним, и частенько. Тут не имели значения продолжительность знакомства, метраж разговора, все это походило на любовь с первого взгляда. Как глоток влаги после соленой пищи вызывает дикую жажду, так одного рассказа Перелешина о своей жене было достаточно, чтобы Гландырин воспылал завистью к счастливчику.

К концу недели Перелешин появился. Это случилось в предвыходной день. «Счастливчик» вошел в комнату, где работал Гландырин, вошел немного похудевший, но такой же, как всегда, веселый и жизнерадостный.

Прежде чем поздороваться со своим старшим коллегой, он шутливо погрозил ему пальцем и приглушенно сказал:

— Знаю, знаю… скучали без меня… Тронут… Люблю, когда по мне скучают… Приятно, если не сказать больше.

— Что было, то было, — признался Гландырин, довольный, что видит Перелешина, и в то же время раздираемый противоречивым чувством возрастающей неприязни.

— Значит, зря кое-кто из работников нашего учреждения утверждает, что вы человек нелюдимый. — Перелешин, немного подумав, счел нужным пояснить: — По-научному — это некоммуникабельностью называется. Контакта у вас с людьми не получается.

Гландырин развел руками и в поисках подходящего ответа долго перебирал вытащенную из кармана внушительную связку ключей, от гигантского дверного до малюсенького ключика, которым он запирал секретный ящичек в буфете, где хранил внушительную пачку собранных чуть ли не за всю жизнь медицинских анализов.

Так и не найдя ответа, Леонид Семенович стал поспешно складывать разбросанные по столу бумаги. Приближался уже давно полюбившийся служилому люду час обеденного перерыва.

— В столовую, что ли, пойдем? — спросил Гландырин.

Перелешин оживился, схватил Гландырина под руку и, выходя из комнаты, показал на воткнутый в пиджачную петлицу медальон, на котором была изображена уменьшенная до размера пуговицы фотография женщины с пышными волосами.

— Самый настоящий талисман, — сказал Перелешин, — полюбуйтесь! — И он, осторожно вытащив медальон, протянул его Гландырину. — Не расстаюсь с ним никогда… Да вы сюда, к свету ближе подойдите… И посмотрите внимательно…

— Да на таком малюсеньком снимке разве что увидишь? — возвращая медальон, ворчливо процедил Гландырин.

Перелешин воткнул изображение супруги на прежнее место.

— Снимок действительно микроскопический, — согласился он. — Но можете мне поверить, второй такой красавицы вы даже среди стюардесс Аэрофлота не отыщете!.. Если б вы знали, какие у нее глаза! Блондинка с синими глазами! А ресницы густые, веером, точь-в-точь как у Плисецкой в балете «Кармен». А носик — так он вроде как и совсем не большой, но в то же время не очень и маленький. Такие носы на портретах у Микеланджело часто встречаются… Словно из мрамора выточенный… Ровный-ровный! И если в профиль смотреть, то едва заметная горбинка на переносице. А губы даже на этом медальоне разглядеть можно… особенно верхняя губа… Я дразнящую припухлость имею в виду. Скажу откровенно — хоть мужу и не полагается чересчур хвалить свою жену, но, будучи человеком объективным, я против истины идти не могу. Да на моем месте, Леонид Семенович, вы бы точно так же, как я, рассуждали!

«Действительно, — думал Леонид Семенович, — с чего это он стал бы ее перехваливать? Значит, и верно красавица».

И это вызвало у Гландырина новый, небывалый до сих пор прилив зависти.

Самого обладателя столь редкостной красоты супруги Леонид Семенович возненавидел настолько, что тут же дал себе слово — любой ценой омрачить счастливую жизнь Перелешина и тем самым отомстить ему за свое собственное невезение и за свое столь затяжное холостяцкое одиночество.

Разговаривая, они прошли в буфет. Пока официантка возилась в раздаточной, Перелешин снова возобновил свой рассказ о жене.

— И все-таки, — торжественно подытожил он, — главное даже не в ее красоте, а в удивительной в наши дни способности сохранять бодрость духа и веселый, неунывающий нрав. Придет с работы, так ляг, отдохни — нет. Любая другая стала бы канючить о своей усталости и еще потребовала бы от мужа, чтобы он сам и еду приготовил, и посуду бы помыл… Но Маргоша не такова: никакого уныния, никакой усталости. И еще, так и быть, раскрою вам один секрет: делает что-нибудь и поет… И как поет! Никакая артистка за ней не угонится! Голос звонкий… Да вы что-то замолчали… Может, валидольчика подкинуть?

— Нет, нет, — остановил Гландырин Перелешина, когда тот уже полез в карман за спасительным тюбиком.

Чтобы доказать, что он не болен и все слушал внимательно, Леонид Семенович спросил:

— Поет… значит? А что именно поет?

— Да больше все классические вещи. Недавно она у себя в клубе романс Рахманинова разучивала… «Не пой, красавица». Очень у нее эта вещица шикарно получается… Задушевно так, сердечно…

Гландырин обрадовался, когда наконец официантка принесла еду и Перелешин стал энергично расправляться с омлетом.

Минут десять они оба безмолвствовали. Потом, прежде чем перейти к рисовой каше с молоком, Перелешин, подмигнув Гландырину, изрек нравоучительным тоном:

— Я ведь для чего вам так подробно о своей жене рассказываю? Для того, чтобы вы и сами не теряли перспективу в своей жизни. Один раз не повезло — повезет во второй. Вот я же обрел свое счастье в браке, и не какое-нибудь однобокое, а многостороннее, широкоформатное, без всяких «но» и прочих негативных оговорок. И не думайте, что счастье мне вот так задарма, без борьбы досталось. У моей Маргоши, если желаете знать, целых пятеро претендентов было. Они и по внешним данным, и по служебной номенклатуре благополучнее меня: у каждого персональный оклад, у двоих свои машины, у троих дачи и фруктовые сады. А к этому еще прибавьте бакенбарды, холеные бороды и наимоднейшие костюмы. Меня даже родители отговаривали: «Ну куда ты, Мотя, с такими выигрышными кавалерами соперничать вздумал? Не смеши людей, уж больно данные у тебя маломощные». А я все-таки отважился. Целых полгода на борьбу потратил. По четыре раза в день письма ей посылал, по телефону звонил без конца, на улицах подстерегал… Она мне потом сама призналась: не будь, мол, ты таким настырным и приставучим, я бы на тебя и внимания не обратила. Так что вам мой совет, Леонид Семенович: уж если найдете объект по душе, то ни перед чем не останавливайтесь. Помните, в таких делах, как женитьба, запрещенных приемов нет. Все средства хороши. Меня мои соперники всякими нехорошими словами обзывали — и льстецом, и даже нахалом, но и я с ними не церемонился. И что я только не наговаривал, чтобы в глазах Маргошеньки их опорочить. Признаюсь честно, на самую настоящую клевету отваживался, — и, как видите, помогло. Не я, а они из игры вышли…