Олег Батлук - Мемуары младенца (сборник)

«И у нее еще весы были в руке», – неожиданно добавил сын трудовика, который оказался вполне сообразительным малым. Впрочем, это было понятно уже по его афере с бутылками.

«И повязка на глазах», – добавил я последний необходимый штрих.

«А! Ну, теперь все понятно, – воскликнула Снежана Владленовна так, будто ей и правда было что-то понятно. – Та женщина – Фемида, древнеримская богиня правосудия. Калигула закрывал ей рот рукой, как бы заставляя правосудие замолчать. Это такой художественный образ».

Все облегченно вздохнули, а Кощей-ботаник окончательно сник.

«Какой прекрасный фильм! – резюмировала Снежана Владленовна. – Дети, вам надо обязательно написать по нему сочинение! Я поговорю с вашим учителем истории. Это будет бомба!»

На этих словах сын трудовика, под шумок решивший снова приложиться к трофейной бутылке, подавился и страшно закашлялся.

Снежана Владленовна, конечно, ни с каким учителем истории о сочинении по фильму «Калигула» говорить не стала. Это было очередное дипломатическое заявление в воздух от светской львицы.

А вот помидороголовый ботаник впоследствии поступил-таки на исторический факультет.

Очевидно, что Тинто Брассу со свойственным ему размахом удалось привить любознательному юноше любовь к этой науке.

В советское общество, закатанное крышкой сверху, как трехлитровая банка с огурцами, все равно проникал секс. Через эту самую крышку или каким-то иным неведомым науке способом, но он проникал. И не только посредством новомодных видеосалонов.

Однажды на перемене в шестом, кажется, классе я заметил у подоконника подозрительное скопление одноклассников. Подойдя ближе, я услышал два заветных слова: «японская комната». И моментально покраснел. Уже целую неделю школу будоражил самиздат с таким названием. Он ходил по рукам, потеющим от одного прикосновения к прекрасному. Манускрипт был про «это». И вот неведомое лежало в нескольких сантиметрах от меня, шелестя страшными тайнами.

Я принялся отчаянно ввинчиваться между гренадерских спин своих товарищей, отделяющих меня от секса на подоконнике. Но они не расступались. Еще бы, чтение было увлекательным, не то что школьная программа.

До звонка на урок оставались сущие минутки. Я начал хныкать. Ради секса как только не опустишься.

Внезапно спины передо мной разомкнулись, образовав большой просвет. Я подлетел к подоконнику. На нем были в беспорядке разбросаны машинописные листы, весьма потрепанные, а в некоторых местах даже слегка пожеванные, что не удивительно, если принять во внимание их содержание.

«Графиня Ирина Румянцева родилась в Москве в семье Баскова…» – успел прочесть я.

В этом не было ничего эротического. Как не было ничего эротического в чей-то тяжелой руке, опустившейся на мое плечо. Я обернулся. За моей спиной стоял карающий трудовик.

С кипой потрепанных и местами пожеванных листов меня доставили к классной руководительнице. Звонок уже прозвенел, но трудовик, оставшийся у дверей снаружи, никого не пускал. Я сидел на стуле рядом с учительским столом, пока классная скользила взглядом по тексту. Наконец, она зарделась, и ее очки запотели. Видимо, дальше в этом рассказе все было значительно веселее графини Ирины Румянцевой, родившейся в Москве в семье Баскова.

Далее последовали три минуты, триумфально победившие в номинации «самые абсурдные три минуты в моей жизни».

«Ну, как же так, ты же пионер…» – заунывно начала классная.

«И отличник…»

«И мама у тебя беременная…» – продолжала причитать учительница.

Тут я внутренне рухнул, потому что это было правдой, и я решил, что с ребеночком теперь будет что-то не так.

«И папа у тебя радиоинженер…»

Я не понял, к чему она это сказала, но мне сразу стало страшно и за папу.

«Иди помой руки, а вечером прочитай целиком „Песню о буревестнике“», – огласила мне епитемью классная.

После той перемены я мыл руки целую неделю.

А «Песню о буревестнике» на всякий случай прочел три раза, возненавидев ее на всю жизнь.

Но это не помогло.

И, хотя ребенок родился хорошеньким и даже братиком, после того случая в школе меня невзлюбили.

Для ребят я навсегда остался тем самым отличником, на котором кончился секс.

Фильм «Маленькая Вера» вышел на советские экраны в 1988 году. Я учился в средней школе.

Учителя активно рекламировали нам это кино, так что не пойти на него было невозможно. Они говорили, что это страшная порнография. Школьники потянулись стайками. Они бы в Мавзолей так ходили, подумали учителя и приняли меры. Установили почти круглосуточное дежурство у кинотеатра.

Однажды я со своими малолетними товарищами благополучно напоролся на эту засаду. Мы уже подошли к билетным кассам, как вдруг обнаружили там нашу классную руководительницу и физрука. Последний, видимо, был придан для усиления, если детское либидо вдруг выйдет из берегов при виде афиши. Блокпост мы заметили слишком поздно.

«Батлук! – с замиранием сердца услышал я голос классной руководительницы, – и ты туда же!»

А я был отличником, гордостью школы, кандидатом в члены разных влиятельных в те годы аббревиатур.

От страха и неловкости я выбрал самую провальную версию из всех возможных. Я объяснил им, что по названию фильма подумал, будто это детское кино: Вера-то «маленькая». Лучше бы я просто промолчал, как честный самурай. Я понял это по тому, как ощетинились брежневские брови физрука.

Я вернулся домой и весь вечер прорыдал под «Спокойной ночи, малыши», оплакивая свою загубленную партийную карьеру.

А мои более стрессоустойчивые подельники в тот день предприняли еще одну попытку и проскочили-таки на последний сеанс. У преподавателей тоже была личная жизнь. Может, и не такая фееричная, как у маленькой Веры.

Вот такие решения и определяют наши судьбы. Все те, кто в итоге попал на «Маленькую Веру» в тот день, потом целовались во дворе на лавочках. В смысле, не друг с другом, а с девочками.

А я до сорока лет так и смотрел «Спокойной ночи малыши», пока однажды чудом не женился, случайно посмотрев «Пятьдесят оттенков серого»…

В середине восьмидесятых в СССР гремел сериал «Спрут».

До того, как увидеть этот сериал, я хотел быть Штирлицем.

После «Спрута» никаких сомнений у меня не осталось: я хочу быть только комиссаром Каттани.

Комиссар Каттани покорил меня тремя вещами: ему полагались иностранные тачки, неземная красота и голые женщины.

Голых женщин в то время я видел лишь однажды: в альбоме с репродукциями «Дрезденская галерея».

Аналогом комиссара в СССР был участковый милиции. Так я рассудил.