Олег Батлук - Мемуары младенца (сборник)

Впервые Дедушка Мороз вошел в наш дом, когда мне было годика три. Накануне торжественного события я так нервничал, ожидая анонсированного родителями Деда, что никак не мог заснуть. Мама полночи читала у постели начинающего невротика книжку. Это был сборник рассказов для детей про Ленина. В них его через строчку называли «дедушка Ленин».

Поэтому, когда на следующее утро в дверях квартиры возник мой отец, переодетый Дедом Морозом, и собравшиеся по случаю родственники хором спросили меня: «Кто это, Олежка?», я не задумываясь ответил: «Дедушка Ленин!»

В шестилетнем возрасте во мне стали пробиваться слабые признаки интеллекта.

По рассказам родителей, в мой последний перед школой Новый год они всерьез озаботились правдоподобием наших ритуальных мистерий с Дедом Морозом. Папа, много лет послушно игравший эту роль, вдруг пошел в отказ.

«Я уже давно перерос этот образ! Я не развиваюсь! Это актерская смерть! Я хочу сыграть Макбета, Свидригайлова!» – кричал он.

Ладно, не кричал. Но дедморозить отказывался…

Он заявил маме, что, по его мнению, я начинаю что-то подозревать. Штирлиц еще никогда не был так близок к провалу, сказал папа, цитируя анекдот. И потребовал себе замену.

Все эти сомнения посетили папу очень вовремя, за пять минут до выхода на сцену. Я уже сидел в комнате под елкой, ожидая рутинно-волшебного звонка в дверь. (В шесть лет некоторые из моих сверстников уже пить бросали, а я все Деда Мороза под елкой ждал – это так, штрихи к портрету.)

На маме был стол.

«На мне стол!» – воскликнула мама и побежала на кухню, пригнувшись и втянув голову в плечи, как будто стол был на ней не в фигуральном, а в прямом смысле.

В коридоре остались двое – папа и бабушка.

За одну минуту папа уговорил бабушку, за вторую он надел на нее костюм Деда Мороза, за третью укоротил на ней огромный красный тулуп, за четвертую вручил ей мешок с подарками и на пятой минуте отец торжественно вытолкал бабушку за дверь. Эта бабушка была мамой моей мамы, то есть папиной тещей. Поэтому не исключено, что в тот момент сбылась одна тайная папина мечта.

Наконец, в дверь позвонили. Я выбежал в коридор.

Дед Мороз 2.0 в исполнении бабушки был в два раза короче стандартного типового Деда Мороза.

Бабушка попыталась минимизировать женственность своего голоса, поэтому Дед Мороз 2.0 говорил как алкоголик, который сжег себе связки техническим спиртом.

В довершение этого фиаско накладная борода оказалась бабушке слишком велика. Поэтому борода Деда Мороза 2.0 начиналась прямо от бровей, что делало его похожим на Вия, о котором я, к счастью, в те годы еще не знал.

Но бабушка играла самозабвенно, с лихвой компенсируя провал костюмера.

Родителям показалось, что я ничего не заметил. Все шло прекрасно.

И тут мама с папой обратили внимание, что я как-то странно кошусь на ноги Деда Мороза.

Они присмотрелись. Папа слишком сильно укоротил бабушке тулуп. На ее ногах, доступные всеобщему обозрению, красовались домашние тапочки. «Фирменные» бабушкины тапочки с большими помпонами, которые она всегда носила по дому.

Все прямо как в том дурацком детском анекдоте, снова про Штирлица: ничто не выдавало в Штирлице русского разведчика, кроме буденновки и балалайки.

Пока родители пытались предсказать мою реакцию на их вероломство и измерить глубину нанесенной ребенку травмы, я продолжал принимать подарки и водить хороводы, как ни в чем не бывало.

По воспоминаниям мамы, папа прошептал ей тогда:

«У него, видимо, шок».

И вот очередной домашний ТЮЗ подошел к концу, и мы направились в коридор провожать сказочного гостя.

Там я попросил Деда Мороза наклониться ко мне и что-то шепнул ему на ухо. Дед Мороз в ответ погладил меня по голове и вышел за дверь. А я побежал в комнату разбирать подарки.

Через несколько минут бабушка-оборотень незаметно прокралась обратно в квартиру в своем человечьем обличье.

Родители немедленно бросились к ней:

«Что он сказал? Что сказал?»

Бабушка улыбнулась и ответила.

Родители тоже начали улыбаться.

А папа даже добавил:

«Вот она, сила искусства!»

В коридоре, у входной двери, я прошептал Деду Морозу на ушко:

«Я знаю, что ты надел бабушкины тапки. Но я тебя не выдам!»

В детстве я проводил лето на даче с бабушкой.

Как-то раз бабушке нужно было отъехать на несколько часов в Москву.

Она сказала, что ненадолго отведет меня к соседке.

И я разрыдался. Как клоуны в цирке – ручьями. Один раз я уже был у той соседки – больше не хотелось.

«Олежка, тебе там не нравится?» – спросила бабушка.

«Она – Баба-яга», – раскрыл я свои карты.

«Почему Баба-яга?» – удивилась бабушка.

«Она пьет гриб!» – разрыдался я пуще прежнего.

У советских людей был такой фетиш – гриб. Они держали его в неволе в трехлитровой банке в воде, пока он не отдаст им все свои живительные соки. А потом пили эту гомеопатическую амброзию. Гриб выглядел ужасно – как мертвый распухший блин. Он плавал в банке у той соседки и в первый мой визит страшно меня напугал.

Но бабушке очень надо было в Москву.

«Пойдем, – сказала бабушка, – я тебе кое-что покажу».

Мы направились к соседке.

Пока мы шли от ее калитки к дому, пионы вдоль дорожки поворачивали ко мне свои румяные бутоны и шептали:

«Тебе конец, глупый мальчик!»

В доме произошла катастрофа. Моя бабушка взяла у соседки ту самую банку с дохлым блином внутри, налила себе стакан и выпила!

«Вот видишь, ничего страшного, очень даже вкусно», – собиралась сказать бабушка, но успела произнести только «вот видишь…»

Потому что я опять разревелся.

«А-а, – кричал я, – теперь и ты Баба-яга!»

В итоге в Москву мы поехали с бабушкой вместе…

Та соседка по даче, кстати, до сих пор жива, дай ей Бог здоровья. В свои девяносто носится по участку и одной рукой выкорчевывает пни. Натуральная Баба-яга.

По ночам ее дом жалобно трещит всеми дощечками. Это рвется на волю гигантский гриб. Можно себе представить, как он должен был вырасти за эти годы.

В моем детстве на даче у бабушки стоял старый советский ламповый радиоприемник «Аккорд». Деревянный, на ножках, размером с телевизор.

В верхней части радиоприемника, на втором этаже, помещался проигрыватель виниловых пластинок. Каждый раз, когда мы запускали у него на голове пластинку, радиоприемник расстраивался из-за того, что его использовали не по назначению – так мне тогда казалось.

По вечерам, сразу вслед за сумерками, когда дачные собаки деликатно замолкали, пропуская вперед ночь, наступало мое время. Родители укладывали меня в комнате и уходили на террасу смотреть телевизор. Меня телевизор не интересовал: я оставался наедине с настоящим, а не тем поддельным чудом – с радиоприемником.