Олег Батлук - Мемуары младенца (сборник)

Торжественная речь учительницы размеренно шелестела сквозь гладиолусы, и я немного подуспокоился. Я даже слегка осмелел и подумал, что, может быть, меня на первый раз пощадят и не станут мыть голову.

И в этот момент мой взгляд упал на портрет Ленина, висевший на стене класса.

«Без валиантов – мыть!» – сказал портрет картаво. И я снова начал терять сознание…

Через много лет у меня постепенно выпали волосы, и я облысел.

Уверен: от последствий того стресса 1 сентября.

Я не люблю свой день рождения.

Не люблю с того момента, когда мне подарили деревянную лошадку. Мне сказали «беги скорей сюда, малыш, мы подарим тебе лошадку», и я побежал. За живой лошадкой. А лошадка оказалась мертвой. В смысле – деревянной, что, по сути, для ребенка одно и то же.

В другой раз, тоже в малолетстве, я так лихо задул свечи на праздничном торте, что спалил себе брови. Безбровый бледный ребенок – то еще зрелище, матушку потом отпаивали шампанским. С тех пор я не приемлю тортов со свечами. Вообще, задувать свечи после тридцати опасно – можно сгореть заживо.

«Все неврозы из детства», – как хором скандируют неврозы на своем ежегодном слете в подвале Клиники неврозов.

Я не исключение. Мертвая лошадка в подарок – это так, не серьезно. Не серьезно. Не серьезно. Не серьезно. Отвечает у меня только за невроз навязчивых состояний.

Было кое-что и пострашнее.

В начальной советской школе у нас практиковался такой обычай: в свой день рождения каждый именинник приносил в класс большой пакет с конфетами. Ходил с ним по рядам и раздавал сладости одноклассникам.

Мой день рождения приходился аккурат после зимних каникул. Горечь окончания праздников и стресс возвращения на школьные галеры для моих товарищей каждый год компенсировались пакетом с лакомством от Батлука. И в этом была проблема.

Родители школьников подходили к задаче формирования подарочного пакета весьма серьезно. Ведь это был своего рода пакет тщеславия, индикатор благосостояния семьи. Один мальчик как-то раз принес кулек с ирисками – его потом до восьмого класса так и обзывали. Нет, не ириска, если бы. Кулек.

Мои матушка с батюшкой не были исключением. Подарочный пакет они наполняли с размахом членов ЦК КПСС – только элитными шоколадными конфетами, вроде «Белочки» или «Мишки на Севере». Это сейчас ассортиментом никого не удивить. А в советское время с белочкой хорошо было только в плане последствий от алкоголя, а в плане конфет с «Белочкой» наблюдался дефицит.

Подарочный пакет от Батлука был очень щедрым, в то время как сам Батлук был очень жадным. И в этом заключалась проблема. Я до зубной боли, до покраснения конечностей не хотел делиться с этими упырями-одноклассниками своими конфетами.

Особенно шоколадными медалями. Это были хоть и шоколадные, но все-таки медали, а я рос очень амбициозным мальчиком. Отдавать свои медали другим детям – за что, с какого перепугу? Разве они тряслись над ними, так же как я, сгрызая ногти до фаланг от жадности? Нет! Только я, я, ребенок без пальцев, заслужил их!

В пакете шоколадных медалей и так было совсем немного – всего пара штук. И эти троглодиты, мои одноклассники, каждый раз их обязательно из пакета выметали. Под ноль. К концу праздничного обхода в пакете почти ничего не оставалось: двоечники брали оттуда и по две, и по три конфеты (а еще про них говорили, что они считать не умеют – чушь). Я, конечно, старался подсунуть детворе побольше сладостей под названием «Раковые шейки». Лично меня эти конфеты настораживали. Перспектива глотать нечто, сделанное не просто из раков, а из их шей, откровенно пугала. Но эти мелкие мерзавцы беспардонно копались в пакете, залезая своими шаловливыми ручонками в самые заветные недра, где на дне мною были надежно, как мне казалось, припрятаны медальки.

И в третьем классе я не выдержал. Я спрятал шоколадные медальки в настолько укромном месте, что оттуда их смог бы достать разве что проктолог. Я их съел.

Прямо перед тем, как идти утром в класс, под лестницей на первом этаже школы. Схомячил. Все медальки без остатка, едва золотую фольгу не проглотил.

Потом посидел, подумал и для верности съел еще все «Мишки на Севере». Тоже вкусная конфета была. Эти мелкие обжоры все равно не оценят, решил я тогда.

Затем я прикончил все «Белочки». «Еле „Белочку“ раздобыла», – сказала накануне мама отцу. И чтобы плоды трудов бедной женщины достались этим неблагодарным коротышкам? Ни за что!

Через пять минут на дне пакета остались две «ириски», непонятно как затесавшиеся в кондитерскую элиту.

С двумя ирисками в народ не пойдешь, здраво заключил я и вместо народа пошел к школьному доктору.

Я направлялся к нему соврать, что у меня болит живот. Пока дошел, живот и вправду разболелся – пакет был увесистым. Доктор дозвонился к нам домой, до моей бабушки, и она забрала меня из школы до начала уроков.

Я лежал в кровати, отчаянно переваривая мишек с белочками, и представлял себе перекошенные лица этих упырей, этих мелких обжор, этих неблагодарных коротышек – своих любимых одноклассников, так и не дождавшихся заветного пакета. И медалек! Да, и медалек, конечно.

Это был самый лучший день рождения в моей жизни.

Ведь именно тогда я понял, что означает «сладкая месть».

В моем детстве во время аномальных зимних морозов отменяли занятия.

Чтобы дети по дороге в школу не отморозили себе большое социалистическое будущее.

Школьники были благодарны правительству. И не только за заботу о здоровье. Но и за прекрасно проведенное время.

Потому что уже через полчаса после сообщения об отмене уроков вся наша школа в полном составе собиралась на самой большой в районе ледяной горке.

К третьему классу я научился хорошо писать.

И на этом спокойная жизнь моей семьи закончилась: джинн малолетнего подсознания вырвался наружу.

Я исписывал по маленькой тетрадке в день. Обеспокоенные родители начали покупать мне общие тетради по 48 листов – я исписывал по общей тетради в день, всю до листочка. Я мог писать на листах в клетку, в линейку, в крупный и мелкий горошек, в альбомах для рисования, на полях газет, на обоях и на салфетках. Я писал на всем, на чем пишется.

Я сочинял истории. Истории обо всем: о людях и животных, о людях-животных, о живолюдях и людиживах – моему бестиарию вымышленных существ мог бы позавидовать любой Борхес. В те советские годы в школах еще не существовало должности штатного психолога: уверен, ему было бы, о чем со мной побеседовать, пока санитары надевали бы на меня смирительную рубашку.