Семен Альтов - 224 избранные страницы

– Миленькие! – взвыл Рыбкин. – Я инженер. Полгода сижу без работы!

Крепыш посмотрел на часы:

– Осталось двадцать девять минут! Держи трубу, звони близким, пусть поторопятся.

Честно говоря, у Вадима за семь лет была накоплена заначка в три тысячи долларов. На всю оставшуются жизнь: зимние сапоги жене, ремонт и себе на похороны. Неприкосновенный запас, о котором никто не знал.

«Будем считать, потратил на похороны».

Рыбкин набрал номер соседа.

– Никита! Беги к нам в туалет! На полке слева, в коробке из-под «Тайда», отсчитай тысячу долларов так, чтобы жена не видела! И пулей к магазину «Нептун»! Иначе через полчаса меня похороните!

Сосед поперхнулся и бросил трубку.

Блондин предложил:

– Может, еще кому позвонить хочешь? Льготный тариф.

А в это время, как выяснилось позже, Никита вломился в квартиру к Рыбкиным и в туалет пулей.

Галя, жена Вадима, опешила:

– У вас туалет засорился, что ли?

И слышит, за стенкой все рушится. Решив, что Никита потерял сознание, Галя рванула дверь и видит: сосед из «Тайда» вытряхивает доллары!

У Гали глаза на лоб:

– Никита, ты в нашем туалете деньги хранишь? У нас проценты больше, чем в вашем?

Никита орет:

– Твоему жить осталось двадцать минут! – и с тысячей вон из квартиры...

Никита успел вовремя. С ребятами рассчитались. Они дали свой телефон. «Будут лишние деньги, звони, постукаемся!»

Вернулся Рыбкин домой через час.

Жена в темной прихожей кинулась на шею. У Вадима на глазах слезы. Целует, а сам чует что-то неладное.

Вошли в комнату, и тут Рыбкин видит на жене новую шубку. На шее золотая цепочка. И пахнет от нее отвратительно. Дорогими духами!

В голове раздался «бздым», будто врезался в «мерседес»!

– Вадюша, я как увидала у нас лишние две тысячи долларов, решила купить самое необходимое. А то потратим на ерунду!

Рыбкин застонал:

– Черт! Отказываю себе во всем, а эта за час пустила по ветру две тысячи долларов!

Эх, знать бы раньше, что пропадут деньги! На все три тысячи въехал бы паразитам по самые помидоры!

Хоть раз в жизни душу отвел!

– Журавль, а журавль, скажи, почему, когда вы летите по небу, люди улыбаются, говорят: «Журавлиная стая летит». А когда мы, коровы, – носы воротят, ворчат: «Стадо коровье прется!» А в чем разница?

Журавль гордо задрал голову и сказал:

– Ну мы как-никак журавли. А вы коровы!

Буренка замотала головой:

– Но мы даем людям молоко, мясо, шкуру последнюю отдаем! А вы, ну что вы даете человечеству?

– Ну, не знаю, – обиделся журавль. – Зато мы летим красиво! Не как-нибудь, – журавлиным клином. А вы бредете как попало, стадом! Неэстетично!

Буренка задумалась: «А ведь журавль прав. Нам бы... клином! По журавлиному! И люди скажут: „Полюбуйтесь! Вон коровья стайка прошла!“»

На следующий день коровы возвращались домой, построившись несколько странно. Впереди бежала Буренка. Она то и дело оглядывалась и мычала, чтобы коровы подравнялись, держали линию.

Пропуская коров, люди, прижатые к заборам, ругались:

– Совсем озверела, скотина! Всю улицу заняли!

Коровы прошли. Остались на земле коровьи лепешки.

Кто-то сказал: «Смотрите! Смотрите! Лепешки-то как легли! Прямо журавлиный клин получился!»

Услышав последние слова, Буренка радостно замычала:

– Что значит – эстетика! Выходит, и мы можем!

Последний раз Ниночка видела у директрисы такое лицо в апреле, когда стало известно, что Васильев, Никонов и Цузин после третьего урока отправились искать золото на Аляску и неделю их не могли найти ни здесь, ни там.

Директриса закрыла за Ниночкой дверь, задернула занавески и при свете настольной лампы шепнула учительнице пения на ухо:

– Завтра вы будете выступать в австрийском посольстве!

– Слава богу! Я уж подумала, что-то серьезное!

– Нина Васильевна! Не понимаю, чему вы радуетесь?! – Елена Александровна навела на нее двустволку близко посаженных глаз. – Можно подумать, ваш хор по вечерам распевает в посольствах! Вы понимаете, какая это ответственность?!

– Так, может, не выступать? – упавшим голосом сказала Ниночка.

– Сказали «надо выступать»! И предупредили, в случае чего... понятно? Соберите хор после урока. Я буду говорить.

Когда Елена Александровна вошла в класс, крики чуть поутихли, а когда директриса трагическим голосом произнесла: «Товарищи!» – наступила гробовая тишина.

– Товарищи! Завтра у вас ответственнейшее мероприятие! Вам предстоит выступать в австрийском посольстве! Надеюсь, не надо объяснять, какая это честь и чем она может для вас кончиться! Я повторяю, Сигаев, не в грузинском посольстве, а в австрийском! Это не одно и то же. Другими словами, вы как бы отправляетесь за границу. Заграница – это местность, где проявляются лучшие качества человека. Как в разведке! Ни на минуту не забывайте, что у вас самое счастливое детство из всех детств! Обувь почистить, уши вымыть! В туалет сходить заблаговременно. Дома. Сигаеву подстричься, как нравится мне, а не твоему папе. Челка – полтора пальца моих, а не его! Австрийцы говорят по-немецки, у вас – английский! Что бы ни предлагали, отвечать «данке шен», то есть «спасибо»! У наших австрийских друзей ничего не брать! Они должны понять, что у вас все есть! Вы поняли? – повторила директриса. – У вас все есть! Сигаев, и у тебя тоже! Руки в карманах не держать, матерям зашить! Будут задавать вопросы – пойте! Будут угощать – не ешьте! И вообще держитесь как можно раскованней. Прочитайте газеты, выясните, где эта Австрия, кто глава государства, чем занимается население... Кто сказал «земледелием и бандитизмом»? Сигаев, не путай со своими родителями!

Директриса пошла к дверям, улыбаясь и так приветливо помахивая рукой, что всем стало жутко. Расходились молча, по-одному.

Всю ночь родители гладили, подшивали, мыли, стригли. Утром хористы появились в школе чистенькие, страшненькие, как приведения на выпускном балу.

Ровно в десять к школе подкатил иностранный автобус с темными стеклами. Елена Александровна по такому поводу в парадном кожаном пиджаке и юбке, надетой на левую сторону, – проверила у всех ногти, уши, обняла крепко Ниночку, и траурная цепочка исчезла в автобусе.

Минут через сорок подъехали к трехэтажному особняку. Ворота с чугунными кружевами распахнулись, и автобус мягко въехал во двор, другими словами, за границу.

Навстречу вышла загорелая женщина в голубом платье и непонятно с какой стати заговорила по-русски. Наверно, приглашая идти за собой...

Иностранная территория угнетала неестественной чистотой и подозрительно пахло чем-то вкусным, очевидно международным скандалом. У Потемкина оборвалась пуговица, которую он нервно тискал свободной от Кирилловой руки. Он хотел бросить пуговицу в урну, но, подумав, решил не рисковать, а просто сунуть пуговицу в карман. Карманы оказались зашитыми! Тогда Потемкин принял единственно верное решение: незаметно для себя сунул пуговицу в рот и языком пристроил ее к щеке.