Александр Лядов - Лучше лизнуть, чем гавкнуть [сборник]

И маузер мне прямо в грудь. Перепугался я, упал на колени:

«Пощади… не убивай… молодой я… глупый».

«Жри, — говорит, — землю, с которой убёг».

Я жру землю, а Моряк командует:

«Клянись, что отседова не убёгнешь!»

Жру я землю и клянусь. Жру и клянусь.

«Ну, ладно, ехай обратно».

Так я и остался здесь. Клятву держал. Управляющим стал. Героем социалистического труда. Депутатом республики. Орденоносцем.

А Моряка в тридцать девятом Сталин прикончил.

Так случилось, что после окончания вуза я по распределению работал на производстве в провинции, а затем перешёл в столичный институт по проектированию металлургических заводов. У производственников к проектировщикам всегда было скептическое отношение, эдакое чувство превосходства. («Сидят девочки и мальчики, рисуют на кульманах карандашиками».)

Я исключением не был. И только когда начал осваивать эту профессию, понял, как ошибался. Прошёл не один год, пока пришла уверенность. Совсем не юноши и девушки, а зрелые, высокообразованные, талантливые, умные специалисты создавали проекты заводов, объектов различного профиля и назначения. По этим проектам строилось всё — от детских садиков до космодрома Байконур.

В нашем институте я общался с таким количеством эрудированных, грамотных, напористых и уступчивых, неприятных и благожелательных, скрытных, остроумных и многознающих людей, что порой начинал сомневаться в своих возможностях руководить этим коллективом, хоть и имел неплохой производственный опыт.

Одним из ярких коллег, который на первых шагах поддерживал меня своими советами и жёстко критиковал при неудачах, был Лев Борисович Штейн. Я обратил на него внимание, когда в первые же дни работы увидел в коридоре группу мужчин и женщин, окруживших стоящего в центре человека. Небольшого роста, пожилой мужчина с чёрными, нет — очень чёрными, излучающими какую-то колоссальную энергию глазами, с приплюснутым, искривлённым носом и словно помятыми ушами, с тёмными, тронутыми сединой волосами энергично и громко что-то разъяснял.

Когда я подошёл ближе, то услышал следующий пассаж:

— Зачем вы мне рассказываете, что перед вами стоят вопросы? Вопросы надо ре-шать! А стоять должен х** (простите, но из этой песни слов не хочется выбрасывать)!

Лев Борисович в выражениях не стеснялся. Сознаюсь, я имел немалый запас ненормативной лексики, но он жил несколькими этажами выше.

В этом я убедился, познакомившись с ним поближе, так как наши кабинеты оказались рядом, и его могучий голос слышен был всегда при разговорах по телефону или производственных разборках.

— Лев Борисович, почему вы говорите так громко и так эффектно материтесь? — спросил я у него, когда наше общение стало более тесным. Мы часто общались, короче — прониклись друг к другу.

Он внимательно посмотрел на меня, потом на часы и после длинной паузы изрёк:

— Заканчивается рабочий день. На такие «умные» вопросы я могу отвечать только за бутылкой коньяка высшего качества и выдержки с соответствующим закусоном. Если ты готов выполнить это техническое задание, то в твоём распоряжении тридцать пять минут и гастроном напротив. Только при таких условиях я тебе поведаю «яркую» историю своей неполноценности…

— Засекайте время. Я как спринтер. Мигом.

От других я слышал о нём разные истории, случаи из жизни, эпизоды биографии, что любил выпить. Но также я знал и то, что руководство самыми сложными проектами поручалось Штейну. А тут он сам предложил поговорить. Через полчаса на столе стояли коньяк, закуска, дверь изнутри была заперта на ключ, и первые порции налиты в стаканы.

— Лев Борисович, вам слово.

Тяжёлый вздох. Он держал в руках стакан, некоторое смотрел на него и вот медленно сказал:

— У меня тост постоянный: чтоб мы здоровы были и чтобы нас не били…

Выпили.

— Нестандартный тост.

— Собственного сочинения. После освобождения из подвалов Лубянки. Так чем тебя заинтересовала моя персона? — спросил он.

— Вы похожи на моего отца.

— А где отец?

— Враг народа. Директор завода. В пятьдесят третьем. Но он не успел выйти.

— Значит, мы с ним из одного хора. Я сын сапожника, из бедной многодетной еврейской семьи. Пятеро сыновей и три дочери.

— За вашу семью!

— Не возражаю. Повзрослел рано и, как многие из моего поколения:

— Вы любите поэзию?

— Да. Но есть ещё проза жизни.

Мы долго сидели. Я сбегал ещё за одной бутылочкой, потому что закончить разговор, эту исповедь незаурядного человека, было невозможно. Стало понято, что ему хочется поделиться.

— Родители не очень и переживали, что сын ушёл устраивать свою судьбу. Одним ртом меньше. Воевал. Работал. Учился. Снова работал. Был в первой тысяче советских красных директоров. Так нас и называли. Потом всех в красной крови пополоскали. А потом… Конец пятьдесят второго года…

Компетентные органы обнаружили, что трудился я в поте лица не для прославленного рабочего класса и могучего крестьянства и интеллигенции. Не на благо нашего социалистического государства. И серпом не то косил и молотом размахивал не в ту сторону… А для шести иностранных разведок. Следовательно, я враг народа. К тому же сионист… В чём просим расписаться… Ах, не хотите?.. Не были? Молчите, Л-Е-В Б-О-Р-И-С-О-В-И-Ч. Не слышите? Нужно подправить ваше сознание… А ты наливай. Наливай. Развесил уши.

— За ваше здоровье!

— За твоё тоже… И мне подправляли данные родителями нос и уши… Били и подправляли. Били и подправляли… Все части моего некрупного тела. Снизу до самой головы, чтоб извилины выпрямить и сознание… Держался, пока мог… Но самое тяжёлое… тебе первому признаюсь. Это тишина. Жуткая, гнетущая тишина… В одиночке… Тоже пытка. Ти-ши-ной… Остались неискалеченными голосовые связки и глаза, но практически ничего не слышу, поэтому ору. А откуда, спрашиваешь, эффектный мат? Так это производство, практика, где, как ты сам знаешь, в наших условиях, нужно иметь полголовы и два языка… Ну и, конечно, спецы с Лубянки. Многие с высшим образованием по этим делам. Прямо академики. Обучали, пока я слышал… С тех пор этот тост, — с грустью закончил он.

— А после освобождения?

— Великий вождь всех времён и народов ушёл в мир иной, а мы возвратились в этот. На прежнем месте меня никто не ждал. Тем более с таким носом, ушами, именем, отчеством и фамилией. Подался в проектирование.

— Я, честно говоря, думал, что вы были в молодости боксёром или борцом…

— Ма-ла-дэц! — смеясь, с восточным акцентом сказал он.