Александр Карнишин - Писатели, пишите! [СИ]

Петр Николаевич даже не обижался на «тыкание». Он сразу понял, что вот этот, в черном, он может, ему разрешено, он выше.

— Писатель, да, — теперь удалось не заикнуться.

— А скажи мне, писатель, о чем вот эта книга?

Петр Николаевич пригляделся — обложки были очень уж похожими — откашлялся:

— Тут мой герой попадает в прошлые века и там начинает исправлять историю. Он проходит всю страну, завоевывает почет и уважение, становится…

— Стоп. Ты не понял, писатель. Я не спрашиваю у тебя конспект, кто там и куда пошел. Ты мне коротко и ясно скажи: о чем эта книга? Не понял? Это же твоя книга, так? Для чего она написана? О чем она?

Петр Николаевич подумал, что сказать честно, для чего написана эта книга, было бы не правильным в нынешней ситуации. Это с друзьями на кухне или в ресторане по поводу очередного издания можно было смеяться и цинично заявлять, что писано «за деньги», а вы, мол, не читайте — не для вас это. А тут как сказать?

— Вот один мой знакомый из Южной Америки, — продолжал нежданный гость, — говорил, что книга может быть о долгом путешествии и возвращении домой. Одиссей, помнишь, да? Или вот еще о долгой войне и чем все завершилось. Или еще о долгом поиске чего-то важного и находке. Ну, или о боге, наконец, который за всех вас умирает. Всегда умирает, что интересно. Я спорил с ним, но он водил тяжелым носом из стороны в сторону и стоял на своем. И свои книги он мог мне очень легко объяснить. А ты? Ты же писатель… Так о чем вот эта? Может, о любви?

— Ну… Там есть любовная линия…

— Линия. Всего лишь линия. Значит, не о любви. Может, о дружбе тогда? О настоящей мужской такой дружбе, когда за друга в огонь и в воду? Когда приходит вдруг телеграмма «друг, на помощь!», и ты срываешься и едешь, и спасаешь, бросая все свои дела… Это мне один американец рассказывал. Очень веселый был писатель. А? Так о дружбе, да?

Петр Николаевич нахмурил брови, вспоминая, как там все было, именно в этой книге. Пожалуй, нет. Какая дружба может быть у императора? У него есть подданные, а вот друзей нет и быть не может.

— …Жаль… Не о дружбе, не о любви… Может, это книга о воспитании? О взрослении героя, его развитии? Тогда — полезная книга и нужная. Что, тоже — нет? Так о чем же твоя книга, писатель? Коротко — ну?

Петр Николаевич вздрогнул, как от щелчка кнута, и сказал честно:

— Это — о «попаданце».

Черный человек брезгливо отбросил книгу в угол.

— А эта?

— Это боевик.

— То есть, я так понимаю, что весь смысл книги в том, что все и всех убивают?

— Главный герой выживает в конце.

— А вот эта?

— Это космоопера.

— Опера? Тут стихи? — он даже пролистнул пару страниц, заинтересовавшись.

— Нет, это просто такое большое произведение про космос и про полеты.

— Научная фантастика? Двигатели, проблема времени и пространства?

— Н-нет, — опять заикнулся Петр Николаевич. — Скорее, пираты, масштабные сражения. Но в космосе.

— Так… Эта?

— Это юмористическая фантастика.

— То есть, для смеха… Ну, что же, и чесалка для спины иногда нужна человеку… И коврик в ванной…

Черный человек прошелся по комнате, всматриваясь в обложки книг на полках закрытых шкафов. Потрогал клавиатуру выключенного компьютера. Раздвинул плотные шторы, впустив солнечный луч. Выглянул во двор. Он был мрачен и сосредоточен. Петр Николаевич смотрел затравленно, ожидая, неизвестно чего. Под мышками было мокро и холодно — это было неприятно.

— Но ты хоть грамотный? — негромко спросил гость.

— Я закончил педагогический! — гордо выпрямился Петр Николаевич.

— Ну, что же… Придется помучиться, конечно. Если долго мучиться, что-нибудь получится. Так? Ты прибери пока здесь, что ли. А через пару часов я к тебе снова загляну. Поработаем. Эх, поработаем! — он громко хлопнул руками в черных перчатках и потер их одну о другую. И с хлопком этим исчез.

Петр Николаевич облегченно выдохнул. Он стоял у стены в своей комнате. В углу валялась груда книг в цветных переплетах с яркими картинками. Никого…

— И что это было? — вслух спросил он сам себя.

— Не что, а — кто, — отозвалось откуда-то из-под потолка. — Музык я твой, ясно? К кому-то музу присылают, а к тебе — меня. Так что, до встречи, писатель. Будем писать!

Вова был писателем. Так он представлялся новым знакомым, так было написано на простой, в два цвета, визитной карточке. Визитные карточки он раздавал при каждой встрече.

Писатель Вова писал роман.

Вовой, несмотря на возраст, его звали все друзья. С самого детства пошло так — Вова, и все. Теперь у него было объемистое брюхо, мягко ложащееся на колени, когда он после завтрака, обеда и ужина садился за клавиатуру компьютера.

Роман он писал давно, читая по вечерам вслух написанное за день своей маме. Мама плакала растроганно и гладила его по голове, счастливо улыбаясь, а потом хвасталась по телефону старым подругам, какой у нее Вова все же талантливый и даже почти гениальный.

Вова слышал из своей комнаты эти телефонные разговоры, но не ругался, а улыбался довольно и слегка смущенно. Он тоже считал себя талантливым. И сам, когда никто не видит, перечитывал написанное и плакал над отдельными абзацами. А потом садился и переписывал раз за разом, добавляя роскошных поэтично-фантастических эпитетов и вкладывая душу в каждую строчку.

Он писал свой роман уже пять лет. Первые пять глав романа были очень хороши. Это признавали те из друзей, кого он буквально заставил прочитать и дать свою оценку.

— Нормально, Вова! — говорили они. — Даже лучше разных многих! В магазинах, вон, всякая лабуда. Когда твоя-то книжка выйдет? Мы бы купили!

Вова скромно улыбался. Чтобы книга вышла, она должна быть написана. А роман никак не заканчивался. Вернее, он оставался в состоянии «начался». Пять глав за пять лет.

Вечером он перечитывал маме переделанный кусок из второй главы. Мама плакала и восхищалась:

— Какой же ты у меня умный!

Иногда Вова выезжал на встречи с другими писателями. Он слушал их, разговаривал, перелистывал их новые и старые книги, и хмыкал про себя: он точно знал, что пишет гораздо лучше. Вот только доберется до своего письменного стола, и допишет, наконец, шестую главу. И переделает пятую.

И вообще все надо бы перечитать еще раз, выловить ошибки и опечатки. Пять лет — пять глав. Зато талантливо и почти гениально.

Бывало, в разговорах с друзьями он рассказывал о своих знакомствах с известными писателями, чьи фамилии были у всех на слуху, и жаловался, что вот та идея или вот этот момент были им обдуманы и положены в свой текст еще пять лет назад. Но вот теперь придется опять править, менять, потому что вышла книга у того или у этого известного, в которой его мысли используются.