Николай Самохин - Так близко, так далеко...

— Хо-хо-хо! Верно!

— А теперь оттаял!

— То-то и видать, что оттаял...

Короче говоря, общими усилиями свояка отшили окончательно. К немалому его изумлению. «Что же это такое с людьми сделалось? — подумал он. — Стоят... как телята покорные. Их грабят, а они хоть бы хны. Ни один даже не вякнет. А если он завтра по восемь рублей заломит? Тоже скушают?.. Ведь простое же дело: договориться и не брать. Денёк-другой пожить без помидоров. Пусть они сгниют у него к чёртовой матери!.. Нет, стоят, штрейкбрехеры. Ещё и гавкают... ископаемый, видите ли». Он, конечно же, не только подумал, но, как человек горячий, попытался высказать этим капитулянтам своё отношение. Помитинговал маленько. Дескать, давай-давай, лопухи, — выворачивай карманы. Так вам, лопухам, и надо. Вы попросите его хорошенько — пусть он вам на головы ещё накладёт. Для полного удовольствия.

Но шибко-то ему разоряться не позволили. Тут сразу обнаружилось, что чувство достоинства у людей ещё присутствует. Некоторые — а в очереди были и мужчины — начали даже подсучивать рукава, и свояку пришлось убраться.

И вот теперь... он держал в руках два собственных огурца. И собственные помидоры набирали завязь. Товарищ с «подарочными» помидорчиками, ау! Знаешь, где мы тебя видели в белых тапочках? Догадываешься?

Щедро грело сибирское солнце. «В июль катилось лето». Земля дарила за труды.

Сегодня я отправляюсь на заработки. На халтуру, то бишь. Или на шабашку. Как угодно.

На мне ещё висит четыреста рублей долгу за дачу, и двести из них я должен вернуть в ближайшую неделю.

Весной я удивительно легко собрал необходимую сумму, чтобы рассчитаться с Прыгловым. Собрал безо всяких расписок, закладов или других гарантий. Деньги идут к деньгам — это истина, и люди охотнее дают в долг тому, у кого их много, и отказывают тому, у кого их вовсе нет. Раскрыть этот механизм мне помогла первая неудачная попытка одолжиться. Я решил попросить у одних своих состоятельных знакомых две тысячи сразу. К тому же сделал глупость — заявился к ним с бутылкой дорогого марочного коньяка, купленного на остатки зарплаты. Проклятая бутылка тут же загипнотизировала знакомых. Они весь вечер не спускали с неё обречённых глаз и, когда, наконец, я выложил свою просьбу, так уныло съёжились, что мне пришлось немедленно извиниться. Тогда я создал себе мифический первоначальный капитал. Больше я не просил всю искомую сумму, а небрежно говорил:

— Понимаешь, старик, сторговал дачу, да вот маленько не хватает.

— Сколько же? — настораживался знакомый.

— Ерунда. Каких-то четыреста рублей.

Не дать четыреста рублей человеку, у которого уже есть тысяча шестьсот, было непрестижно — и дело пошло, как по маслу.

Последние полтысячи мне принесли прямо домой, и, хотя они были мне не нужны, я тем не менее взял их... чтобы рассчитаться с первым по списку кредитором.

Но, ещё одна банальная истина, берёшь чужие — и ненадолго, а отдаёшь свои — и навсегда. Возвращать долги оказалось куда труднее, чем делать их. Уже плавают у нас в окрошке свои, а не покупные огурчики, уже созрела малина и набирают цвет гладиолусы, а одна пятая нашей гасиенды всё ещё не оплачена.

...Я облачаюсь с утра в старые бахромящиеся штаны, надеваю пиджачок в талию, с лоснящимися бортами, довоенного фасона кепочку, обнаруженную на чердаке среди барахла, великодушно оставленного Савелием...

— Вылитый бич! — радуется свояченица.

Ей можно верить. Она долго работала на Севере и на бичей насмотрелась.

— Очень даже хорошо, — одобряет мой наряд жена. — По крайней мере, так тебя никто не узнает. А то вдруг встретится какой-нибудь знакомый — неудобно будет.

Но приходит мой добрый гений, красивый мальчик Серёжа, и, застенчиво пощипывая мягкие усики, говорит:

— Вячеслав Георгиевич, вы меня простите, но это не годится. Теперь, знаете, совсем другой стиль — студенческо-спортивный.

Я показываю ему джинсы производства Микулинской фабрики, с отвисшей мотнёй и прилепленным на ягодице Чебурашкой. Серёжа сокрушенно цокает. Он уходит домой и возвращается с хорошо потёртыми техасами «Вестерн Джонс» и оранжевой махровой рубашкой, у которой вместо пуговиц легкомысленные завязочки.

Мы с Серёжей примерно одного роста и комплекции. Я переодеваюсь и сразу становлюсь похожим на преуспевающего кандидата наук или переводчика Интуриста.

Затем мы садимся в «жигули» Серёжиного папы и едем.

Серёжа замечательный молодой человек. Он открыл для меня совершенно иной мир, чем тот, в котором я жил до сих пор. О существовании этого мира я только догадывался по внешним проявлениям и, признаться, относился к нему неодобрительно, так как не знал его экономической основы, его материальной базы. Ещё Серёжа открыл для меня тип человека, зарождающегося на перехлёсте двух ипостасей нашего суматошного века: на перехлёсте энергичного и предприимчивого технического прогресса с ненасытным вещизмом.

Серёжа — студент пятого курса института народного хозяйства. Но студент он днём. И отчасти вечером. Рано утром Серёжа — дворник в домоуправлении. По выходным и праздничным дням он пожарник. В каникулы Серёжа — боец студенческого стройотряда или член дикой бригады шабашников. Зимой он долбит лёд на тротуарах, очищает мусорные бачки, по вечерам, одевшись в элегантный костюм, обходит нерадивых жильцов и строго, но культурно делает им внушение. За это домоуправление платит Серёже пол-оклада и обеспечивает его бесплатной квартирой. Весной Серёжа, взяв недельный академический отпуск, подряжается сбрасывать снег с крыш, а летом на этот снегоуборочный заработок отправляет в Алупку жену и дочку (да, у Серёжи есть жена-студентка и крохотная очаровательная дочка). И даже «жигули», которыми Серёжа так искусно и небрежно управляет, не стопроцентно папины. Две с половиной тысячи, заработанные прошлым летом на Колыме, вложил в них Серёжа.

Короче, Серёжа — типичный представитель современной «золотой молодёжи». Но «золото» своё он добывает, в отличие от поколения «стиляг», не из родительского кармана. Он куёт его сам. Куёт весело, энергично, предприимчиво.

Даже страшно делается за Серёжу. Не за сегодняшнего, разумеется, — за завтрашнего. За Серёжу — молодого специалиста с месячным окладом в девяносто рублей и без дворницкой бесплатной квартиры.

Но это страх будущий, теоретический. А пока Серёжа — просто находка для меня. Он так много рассказывал мне о своих фантастических заработках (у него манера разговаривать проникновенно-заговорщицким тоном, при этом он интригующе щурит карий глаз и прикладывает к груди руку), что я однажды полушутя спросил: не зачислит ли он в штат какой-нибудь очередной бригады немолодого нуждающегося гуманитария, не умеющего, увы, держать в руках топор?