Евгений Дубровин - Эксперимент «Идеальный человек». Повести

Онуфрий Степанович кинулся к телефону.

- 01?

- Какой 01? Ты, что, совсем очумел, старый? 01 - это пожар. 02 звони! В милицию!

- Брось, мама! - сказал Геннадий Онуфриевич. - Зря все это. Совершеннолетняя она. Милиция тут не поможет…

- Да что же это творится на белом свете! - зарыдала Варвара Игнатьевна. - Жена бросила, дочка сбежала. Бедненький ты мой мальчик!

Варвара Игнатьевна подбежала к сыну, обхватила его за шею.

- Родненький ты мой! За какие грехи на тебя столько напастей? Чем ты провинился? Умный, ладный из себя, не пьешь, не куришь… Господи! Что же это за бабы теперь такие пошли? Чего им такого надо? Бегают все, подняли хвост трубой. От безделья они бегают! Вот что! С жиру бесятся! Романтику да норковые шубы им подавай. «Мансипация» - в газетах пишут и по телевизору галдят. Вот и домансипировались на свою голову. Кругом одни разводы. В старину баб в руках держали, так оно лучше было. Чуть что - вожжами, вожжами! Не дури, не балуй! И семья крепкой была, и детей куча. А сейчас? Детей уж не хочут рожать - вот до чего докатились! Да еще жалеют их в газетах, бедняжек. Наработается, мол, да домой полную сумку несет, страдалица. А я скажу - натреплется на работе, прибежит, чай да бутерброды сделает - считай, семью накормила. Щи варить разучились! Дожили! В старину с утра до ночи баба в поле, а потом до рассвета по хозяйству. Вот как было. И какие крепкие девки росли! Кровь с молоком! А сейчас? Обтянет штанами, прости господи, две палки вместо зада, конский волос на голову накрутит, папиросу в зубы воткнет, и ищи-свищи ее до утра. Верно я говорю, Онуфрий?

- Верно, верно, - закивал седой головой муж.

- Помнишь, когда за мной бегал, какая я была? Все у меня в руках горело. А миловались как мы с тобой - всю ночь ходили по росе… А сейчас… Задрала юбку… - Варвара Игнатьевна села на диван и заплакала, положив натруженные большие руки на колени и дергаясь желтым сморщенным лицом.

- Прибегут еще, мерзавки… прибегут… Да на порог не пущу, пока жива…

- Ладно, мать, - Геннадий Онуфриевич шевельнул плечами, словно стряхивал с себя что-то. - Мне Смита кормить пора. Налей молока в бутылку…

По поводу бегства сестры «баламутка Катька» сказала:

- Ну и хорошо. Одной ненормальной меньше стало. Если бы еще от младенца избавиться, - совсем жить можно.

- Замолчи, богохульница! - закричала Варвара Игнатьевна. - Уж я теперь за тебя возьмусь! И пол мыть будешь, и за хлебом ходить станешь!

- А зачем?

- Затем, что лопать тебе надо! Не потопаешь - не полопаешь Бери кошелку - и марш в магазин!

В общем, теперь власть в семье полностью перешла к Варваре Игнатьевне, и у старой женщины сразу раскрылся талант, который раньше невольно сдерживался, - талант хозяйки дома.

Катька было взъерошилась, ей новые порядки не очень нравились, но бабушка умело использовала в качестве оружия мультики, сладости, прогулки в парк, кинофильмы, и своенравной «баламутке» пришлось скрепя сердце подчиниться.

Контропыт «Брешь» сам собой прекратился. Варвара Игнатьевна теперь спокойно не могла смотреть на злополучный платяной шкаф - источник стольких бед.

Нарушать чистоту опыта иногда удавалось лишь Онуфрию Степановичу. Когда семья ела на кухне, он под видом поиска красок или клея для своих дуг пробирался в спальню и разговаривал с внуком.

- Это палка, - говорил Онуфрий Степанович, показывая на заготовку. - А это дуга… А это я - твой дед… Онуфрий… Вот вырастешь, повезу тебя в деревню, научу плотничать, слесарить, землю пахать…

Шурик-Смит бессмысленно моргал черными глазами.

- А сейчас - до свидания. Нихт гудбай, нихт ауфидерзейн, а «до свидания». (Дед в войну партизанил и знал немного немецкий.) А сейчас дай я тебя поцелую.

И дед, затаив дыхание, чтобы не отравить внука едким, как серная кислота, запахом «Портвейна-72», целовал в румяную щеку.

И опять жизнь Красиных медленно, трудно, но все же вошла в свою колею. «Время лечит», - говорит народная мудрость. И вправду: образы Ирочки и Веры постепенно стали тускнеть в памяти оставшихся Красиных; боль, вызванная безумными поступками матери и дочери, притупилась. Как всегда, текучка потихоньку победила, отшлифовала острые углы воспоминаний.

- Ничего, сынок, - вздыхала Варвара Игнатьевна и гладила поникшую голову сына. - Все образуется. Это еще не самое страшное. У людей и не такое случается. И все равно живут. Кто знает, сынок, что еще пошлет судьба…

Судьба не заставила себя долго ждать. 29 июля в 14 часов в квартире Красиных зазвонил телефон. Трубку взяла Варвара Игнатьевна.

- Алле! - сказал мужской голос. - Алле! Квартира Красиных?

Голос был хриплый, сдавленный, как будто человека, который говорил, держали за горло.

- Да. Она самая, - ответила Варвара Игнатьевна.

- Пусть подойдет хозяин. Да побыстрей.

- Что случилось? - заволновалась Варвара Игнатьевна.

- Побыстрей! - нетерпеливо сказал голос.

- Сынок! - закричала старая женщина. - Тебя к телефону!

Геннадий Онуфриевич вышел из спальни с отсутствующими глазами, облизывая палец, запачканный клеем.

- Я слушаю…

Отсутствующий вид начал медленно сползать с Геннадия Онуфриевича. Взгляд его вдруг стал яростным, лицо покраснело.

- Ах мерзавцы! - выдавил ученый в трубку. Потом лицо Красина сделалось бледным, и он так сильно прикусил себе губу, что на ней выступила кровь. Пробормотав еще какие-то ругательства, Геннадий Онуфриевич бросил трубку на рычаг. Затем ученый подошел к окну и молча стал барабанить пальцами по стеклу. Варвара Игнатьевна с беспокойством следила за сыном.

- Кто звонил? - спросила она. - Уж не от Верки ли?

Экспериментатор ничего не ответил. По губе на подбородок бежала тоненькая струйка крови. Варвара Игнатьевна сбегала к аптечке, принесла йод, ватку.

- Дай вытру, сынок…

Геннадий Онуфриевич не услышал. Он повернулся и ушел в спальню, где в это время раздался требовательный крик Шурика-Смита.

Встревоженная мать побежала к Онуфрию Степановичу, где неутомимый умелец гнул очередную дугу, прихлебывая из стакана кроваво-темный «Портвейн-72»

- Все хлещешь, старый пьяница! - напустилась на него Варвара Игнатьевна. - Ни до чего тебе нет дела! Иди к сыну, выпытай, кто ему звонил. Вином бы, что ли, его угостил. Господи, что же это за семья такая? Сын в рот не берет, а отец хлещет, как извозчик.