Евгений Дубровин - Эксперимент «Идеальный человек». Повести

- А ты не боишься, что на тебя донесут? - спросила Тина.

- О чем и кому?

- Твоей девушке. Скажут - видели с какой-то крашеной блондинкой. Меня все считают крашеной. В наш век бесполезно быть натурально рыжей.

- У меня нет девушки.

- А я слышала - есть. Замужняя.

- Болтовня. Тина рассмеялась.

- Правильно. Ты ведешь себя как рыцарь.

- Официант! - крикнул я. - Пару кофе!

- Ты счастливчик. Любовь замужних надежней и долговечней.

- Вот расскажу Киму, какие у тебя добродетельные взгляды, он и не женится на тебе.

- Он и так не женится.

- Поругались?

- Да так… У нас это давно уже тянется. Несходство характеров, а главное - взглядов. Он считает правильным только то, что делает сам. Убеждения других для него не существуют. Потребовал в категорической форме, чтобы я следовала за ним в колхоз к Кретову. Когда я отказалась - устроил сцену.

- А почему ты отказалась?

- Думаешь, я боюсь колхоза? Нет, я могу поехать на край света за тем, в кого верю. А в Кима я не верю. Он неудачник. Мир всегда жесток к неудачникам, и я не исключение.

- Вот тебе раз! - удивился я. - Человек изобрел скоростную сеялку - и он неудачник!

Тина поморщилась:

- «Сеялка»! «Сеялка»! Она у меня в зубах навязла. Изобрести сеялку мало, Гена. Главное, чтобы люди сказали: «Он может изобретать сеялки». А Ким всю жизнь будет изобретать сеялки, но о нем так никогда не скажут. Он принадлежит к тем людям, которые таскают на гору санки, а катаются на них другие.

- Слишком сложно на голодный желудок. Официант, обслужите наконец!

- Если бы он был похож на тебя! Вот за тебя бы я с удовольствием вышла. И была бы верной женой.

Тина катала по столу крошки, не поднимая на меня глаз.

- Это чертовски смахивает на объяснение в любви, - сказал я.

- Тебе неприятно?

- Нет, почему же… Лестно.

- А вообще все это ерунда. Просто на меня вдруг что-то нашло. И поругались мы с Кимом совсем не из-за этого. Из-за вафель. Он очень любит вафли, а я их ненавижу. Но лучше разойтись из-за вафель, чем из-за сеялки, правда? Слушай, Гена, мне жарко. Пойдем отсюда.

Около дверей я поймал за фалду официанта-водоросль.

- Как ваша фамилия?

- А что? - напыжился официант.

- Мы прождали целых двадцать минут.

- А кто вы такие будете?

- Мы из ВКИРЧАСНИССА. «Водоросль» вытаращил глаза.

Пожалуйста, проходите, - засуетился он. - Вот свободный столик. Одну секунду…

- Мы еще увидимся, - пообещал я.

Прошел дождь, и тротуары блестели, отражая огни фонарей. Пахло прелыми листьями и грибами. Этот запах принес из леса дождь. Я взял Тину под руку и закрыл глаза. Сразу запахло сильнее, шум мокрой листвы тополей стал явственнее, и было совсем похоже, что мы в лесу. «Как с Тиной спокойно и хорошо! - подумал я. - Она действительно…»

Мы шли и шли по мокрым улицам, а сверху моросил дождь, и было очень тепло. Из-под асфальта пробивался робкий запах земли. Окна домов светились в темноте, как иллюминаторы кораблей, разными цветами, но преобладал розовый цвет уюта и счастья.

Мы остановились где-то в темном переулке. Здесь не было асфальта, и земля разъезжалась под ногами. Тускло поблескивали скользкие дорожки. Над высокими заборами свисали, как чубы, ветки деревьев.

Сразу стало тихо и спокойно, словно мы попали в другой мир или в другой век.

- Я промокла насквозь, - сказала Тина, - но ничуть не замерзла - дождь теплый.

Кофточка облепила ее спину и грудь. Мокрая, она сделалась совсем прозрачной.

- Зачем мы пришли сюда? - спросила Тина.

- Не знаю.

- Ты можешь поцеловать меня, я теперь не невеста. Если тебе, конечно, не противно.

- Я дотронулся до ее холодных губ своей щекой.

- Зачем, Тина?

- Да… зачем…

За оградой гремела цепью собака.

Дом Егора Егорыча спал. Большеголовый, дряхлый, он накренился набок и, полузакрыв подслеповатые глаза-оконца, кажется, слегка похрапывал. На крыльце курил Вацлав Кобзиков. Я удивился: было всего одиннадцать часов, а ветврач уже дома.

- Пришел? - осведомился грек, попыхивая папиросой.

- Ага. А ты?

- Только иду. К тебе тут одна краля приезжала. Слушай, а ты все-таки нехороший. Дружишь, паршивая морда, с такими женщинами и молчишь. Не женщина, а роза, как любили говаривать наши сентиментальные предки. Муж, случайно, у ней не начальник?

- Начальник.

- Начальник? - оживился Вацлав. - Слушай, а он меня не смог бы устроить на работу?

- Смог бы. Заведующим МТФ.

- Тьфу! Никогда бы не подумал, что у такой женщины сельскохозяйственный муж.

- Как у тебя дела? Напал на след дочери министра?

- Пока нет. Зато в совнархозовском доме засек одну. Социальное положение папаши еще не выяснено, но доподлинно установлено, что он владеет"Москвичом» и дачей.

- Наверно, крупная шишка.

- Во всяком случае, не парикмахер. Все дело осложняется тем, что у дочки уже есть…

- Тогда мертвое дело.

- Дело-то, допустим, не мертвое. Надо только чем-то поразить ее воображение. На женщин это действует. Есть у меня одна идея. Просто гениальная идея, но для ее выполнения нужен помощник. Ты не согласишься? Всего на два-три часа в воскресенье. Помоги в беде!

- У меня своих бед хватает. Не допустили к защите.

Кобзиков присвистнул:

- Врешь!

- Вот тебе и «врешь»!

- Что же ты будешь делать?

- Придется ехать в колхоз трактористом.

- Слушай, твое счастье, что с тобою рядом я! Хочешь работать в совнархозе?

- Отстань с чепухой.

- Через месяц будешь в совнархозе, чучело ты фараона! Понял? Слово Кобзикова! Только помоги мне в воскресенье. Поможешь?

- Там будет видно.

- Ты говори сразу! Мне же надо готовиться! Будут шпроты и пиво «Сенатор».

- Поклянись!

- Клянусь дочерью министра!

- Но, надеюсь, твоя гениальная идея ничего общего не имеет с предметами дамского туалета?

- Heт! Нет! - заверил ветврач.

- И уголовным кодексом не карается?

- Будь спокоен.

- Ну ладно… Мне сейчас все равно делать нечего.

Вацлав погасил папироску и с серьезным выражением лица исполнил что-то наподобие лезгинки.

- Мы посрамим тебя, фрайер! - крикнул он.

- Кр-р-р-р! - ответил из будки петух.Я пошел в комнату.

Ким лежал, уткнувшись в подушку. Я сдернул одеяло со своей кровати. Зашуршал какой-то листок. В колеблющемся свете спички запрыгали неровные строчки. Казалось, что они шевелятся, дышат, словно живые.

«Была в городе. Заезжала к тебе, но не застала. Очень жалею. Сегодня видела тебя во сне. Так явственно… Почему ты не приезжаешь в С?»

Я лег, накрылся простыней и пролежал до рассвета с открытыми глазами.

С утра шел дождь. Ким с Кретовым уехали в городскую библиотеку, а я сидел в застекленных сенях, которые мы, сильно греша против истины, называли верандой, и, усыпив свою совесть чистым листком бумаги, ничего не делал. В двух шагах бесновался дождь. Он топал по крыльцу тоненькими голыми ножками, дразнился на разные голоса. На пыльных стеклах веранды неподвижно блестели залетевшие брызги, и мне казалось, что со дворе прильнуло к окну и смотрит чье-то заплаканное лицо.